Шарль Бодлер
87 цитат 1 подписчик
Шарль Пьер Бодле́р (фр. Charles Pierre Baudelaire [ʃaʁl pjɛʁ bodlɛʁ]; 9 апреля 1821 года, Париж, Франция — 31 августа 1867 года, там же) — французский поэт и критик, классик французской и мировой литературы. Википедия.
Женщина без соперницы стареет быстрее.
Жизнь складывается из мелочей. И именно из-за мелочей она не складывается
Странность является необходимым ингредиентом для красоты.
Любовь — это роза.
Каждый лепесток — иллюзия ,
Каждый шип — реальность.
Величайшее искусство — быть искренним , не будучи смешным.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Мы скоро в сумраке потонем ледяном,
Прости же, летний свет, и краткий и печальный.
Я слышу, как стучат поленья за окном
И гулкий стук звучит мне песней погребальной.
В моей душе зима, и снова гнев и дрожь,
И безотчетный страх, и снова труд суровый.
Как солнца льдистый диск, так, сердце, ты замрешь,
Ниспав в полярный ад громадою багровой.
С тревогой каждый стук мой чуткий ловит слух,
То эшафота стук, не зная счета ранам,
Как башня ветхая, и ты падешь, мой дух.
Мой дух, д…
… показать весь текст …
В груди у всех, кто помнит стыд
И человеком зваться может,
Живет змея, — и сердце гложет,
И «нет» на все «хочу» шипит.
Каким ни кланяйся кумирам, —
Предайся никсам иль сатирам, —
Услышишь: «Долга не забудь!»
Рождай детей, малюй картины,
Лощи стихи, копай руины —
Услышишь: «Долог ли твой путь?»
Под игом радости и скуки
… показать весь текст …
Плаванье
[Максиму Дю Кану]
I)
Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
Тех — скука очага, еще иных — в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни —
… показать весь текст …
Временами тоска заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц океана — больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда.
Грубо бросят на палубу. Жертва бессилья,
Опороченный царь высоты голубой,
Распластав исполинские белые крылья,
Он как вёсла их тяжко влачит за собой.
Лишь недавно прекрасный, вздымавшийся к тучам,
Стал таким он бессильным, нелепым, смешным.
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.
… показать весь текст …
«Альбатрос»
(Стихотворение из сборника «Цветы Зла»)
Чтоб позабавиться в скитаниях унылых,
Скользя над безднами морей, где горечь слез,
Матросы ловят птиц морских ширококрылых,
Их вечных спутников, чье имя альбатрос.
Тогда, на палубе распластанный позорно,
Лазури гордый царь два белые крыла
Влачит беспомощно, неловко и покорно,
Как будто на мели огромных два весла.
Как жалок ты теперь, о странник окрыленный!
… показать весь текст …
И осень позднюю и грязную весну
Я воспевать люблю: они влекут ко сну
Больную грудь и мозг какой-то тайной силой,
Окутав саваном туманов и могилой.
Поля безбрежные, осенних бурь игра,
Всю ночь хрипящие под ветром флюгера
Дороже мне весны; о вас мой дух мечтает,
Он крылья ворона во мраке распластает.
Осыпан инея холодной пеленой,
Пронизан сладостью напевов погребальных,
Он любит созерцать, исполнен грез печальных,
… показать весь текст …
«Соответствия»
(Стихотворение из сборника «Цветы Зла»)
Природа — строгий храм, где строй живых колонн
Порой чуть внятный звук украдкою уронит;
Лесами символов бредет, в их чащах тонет
Смущенный человек, их взглядом умилен.
Как эхо отзвуков в один аккорд неясный,
Где все едино, свет и ночи темнота,
Благоухания и звуки и цвета
В ней сочетаются в гармонии согласной.
… показать весь текст …
В любви бесит то, что в этом преступлении не обойтись без сообщника.
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу бури,
Застенчиво влачит, как два больших весла
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
… показать весь текст …
Стихи Бодлера о женщине
Нет, ни красотками с зализанных картинок –
Столетья пошлого разлитый всюду яд! –
Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок,
Ни ручкой с веером меня не соблазнят.
Пускай восторженно поет свои хлорозы,
Больничной красотой пленяясь, Гаварни –
Противны мне его чахоточные розы:
Мой красный идеал никак им не сродни!
Нет, сердцу моему, повисшему над бездной,
Лишь, леди Макбет, вы близки душой железной,
Вы, воплощенная Эсхилова мечта,
Да ты, о Ночь, пленить еще способна взор мой,
Дочь Микеланджело, обязанная формой
Титанам, лишь тобой насытившим уста!
Глаза лучистые, вперед идут они,
Рукою Ангела превращены в магниты,
Роняя мне в глаза алмазные огни, –
Два брата, чьи сердца с моим чудесно слиты.
Все обольщения рассеяв без следа,
Они влекут меня высокою стезею;
За ними следую я рабскою стопою,
Живому факелу предавшись навсегда!
Глаза прелестные! Мистическим сияньем
Подобны вы свечам при красном свете дня,
Вы – луч померкнувший волшебного огня.
Но свечи славят Смерть таинственным мерцаньем,
А ваш негаснущий, неистребимый свет –
Гимн возрождения, залог моих побед!
Я расскажу тебе, изнеженная фея,
Все прелести твои в своих мечтах лелея,
Что блеск твоих красот
Сливает детства цвет и молодости плод!
Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет
Как медленный корабль, что ширью моря дышит,
Раскинув парус свой,
Едва колеблемый ритмической волной.
Над круглой шеею, над пышными плечами
Ты вознесла главу; спокойными очами
Уверенно блестя,
Как величавое ты шествуешь дитя!
Я расскажу тебе, изнеженная фея,
Все прелести твои в своих мечтах лелея,
Что блеск твоих красот
Сливает детства цвет и молодости плод.
Как шеи блещущей красив изгиб картинный!
Под муаром он горит, блестя, как шкап старинный;
Грудь каждая, как щит,
Вдруг вспыхнув, молнии снопами источит.
Щиты дразнящие, где будят в нас желанья
Две точки розовых, где льют благоуханья Волшебные цветы,
Где все сердца пленят безумные мечты!
Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,
Ты – медленный корабль, что ширью моря дышит,
Раскинув парус свой,
Едва колеблемый ритмической волной!
Твои колени льнут к изгибам одеяний,
Сжигая грудь огнем мучительных желаний;
Так две колдуньи яд
В сосуды черные размеренно струят.
Твоим рукам сродни Геракловы забавы,
И тянутся они, как страшные удавы,
Любовника обвить,
Прижать к твоей груди и в грудь твою вдавить!
Над круглой шеею, над пышными плечами
Ты вознесла главу; спокойными очами
Уверенно блестя,
Как величавое ты шествуешь дитя!
Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:
“Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?” –
Бесхитростность зверька – последнее, что мило,
Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль
Зловещих тайн моих душа похоронила,
Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было,
Как песня рук твоих, покоящих печаль.
Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила
Убийственных безумств грозят из-за угла –
Попробуем любить, не потревожив зла…
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.
Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела…
Ты, так же как и я, – осеннее светило.
Когда, небрежная, выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок,
И вся ты – музыка, и взор твой, полный скуки,
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок,
Когда на бледном лбу горят лучом румяным
Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет,
И ты, наполнив зал волнующим дурманом,
Влечешь глаза мои, как может влечь портрет,
Я говорю себе: “Она еще прекрасна,
И странно – так свежа, хоть персик сердца смят,
Хоть башней царственной над ней воздвиглось
властно
Все то, что прожито, чем путь любви богат”.
Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком,
Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез,
Иль аромат цветка в оазисе далеком,
Подушка томная, корзина поздних роз?
Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира
Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них.
Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира,
В них та же пустота, что в Небесах пустых.
А может быть, и ты – всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от Истины в Мечту?
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть, я люблю в тебе и славлю Красоту.
“В струении одежд мерцающих ее…”
В струении одежд мерцающих ее,
В скольжении шагов – тугое колебанье
Танцующей змеи, когда факир свое
Священное над ней бормочет заклинанье.
Бесстрастию песков и бирюзы пустынь
Она сродни – что им и люди, и страданья?
Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,
Она плывет из рук, холодное созданье.
Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз…
И в странном, неживом и баснословном мире,
Где сфинкс и серафим сливаются в эфире.
Где излучают свет сталь, золото, алмаз.
Горит сквозь тьму времен ненужною звездою
Бесплодной женщины величье ледяное.
“Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной…”
Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной,
И ты, о сердце, ты, поникшее без сил,
Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной,
Чей взор божественный тебя вдруг воскресил?
– Ей славу будем петь, живя и умирая,
И с гордостью во всем повиноваться ей.
Духовна плоть ее, в ней ароматы рая,
И взгляд ее струит свет неземных лучей.
В ночном безмолвии, в тиши уединенья,
И в шуме уличном, в дневном столпотворенье,
Пылает лик ее, как факел, в высоте,
И молвит: “Я велю – иного нет закона, –
Чтоб вы, любя меня, служили Красоте;
Я добрый ангел ваш, я Муза, я Мадонна!”.
Бедняжка, ты совсем устала,
Не размыкай прекрасных глаз,
Усни, упав на покрывало,
Там, где настиг тебя экстаз!
В саду журчат и льются струи –
Их лепет, слышный день и ночь,
Томит меня, и не могу я
Восторг любовный превозмочь.
Позолотила Феба
Цветущий сноп –
В полночной тишине бы
Все цвел он, чтоб
Звенеть и падать с неба
Навзрыд, взахлеб!
Вот так, сгорев от жгучей ласки,
Ты всей душой, сквозь ночь и тишь,
Легко, бездумно, без опаски
К волшебным небесам летишь,
Чтоб с высоты, достигнув рая,
Вкусив и грусть, и колдовство,
Спуститься, – тая, замирая
В глубинах сердца моего.
Позолотила Феба
Цветущий сноп –
В полночной тишине бы
Все цвел он, чтоб
Звенеть и падать с неба
Навзрыд, взахлеб!
Отрадно мне в изнеможеньи
Внимать, покуда мы вдвоем,
Как льется песня, льются пени,
Наполнившие водоем.
Благословенная истома,
Журчанье вод и шум ветвей –
Как эта горечь мне знакома:
Вот зеркало любви моей!
Позолотила Феба
Цветущий сноп –
В полночной тишине бы
Все цвел он, чтоб
Звенеть и падать с неба
Навзрыд, взахлеб!
Вы вправе пренебречь их откровенной славой –
Но что прекрасней глаз моей малютки? В них
Вся нежность, весь покой, вся сладость ласк
ночных –
Излейте ж на меня, глаза, ваш мрак лукавый!
Огромные глаза моей малютки – взгляд,
Манящий тайнами, магические гроты,
Где тени спящие расставили тенета,
Скрывая призрачный и несказанный клад.
Бездонные глаза, в которых спят зарницы,
Как спят они в тебе, мерцающая ночь!
В них Вера и Любовь сливаются, точь-в-точь
Как чистота спешит со сладострастьем слиться.
Что обещает ее лицо
Красавица моя, люблю сплошную тьму
В ночи твоих бровей покатых;
Твои глаза черны, но сердцу моему
Отраду обещает взгляд их.
Твои глаза черны, а волосы густы,
Их чернота и смоль – в союзе;
Твои глаза томят и манят: “Если ты,
Предавшийся пластичной музе,
И нам доверишься, отдашься нам во власть,
Своим пристрастьям потакая,
То эта плоть – твоя; смотри и веруй всласть:
Она перед тобой – нагая!
Найди на кончиках налившихся грудей
Два бронзовых огромных ока;
Под гладким животом, что бархата нежней,
Смуглее, чем жрецы Востока,
Разглядывай руно: в нем каждый завиток –
Брат шевелюры неуемной.
О этот мягкий мрак, податливый поток
Беззвездной Ночи, Ночи темной!”
Чудовище, или Речь в поддержку одной подержанной нимфы
Ты не из тех, моя сильфида,
Кто юностью пленяет взгляд,
Ты, как котел, видавший виды:
В тебе все искусы бурлят!
Да, ты в годах, моя сильфида,
Моя инфанта зрелых лет!
Твои безумства, лавры множа,
Придали глянец, лоск и цвет
Вещам изношенным – а все же
Они прельщают столько лет!
Ты что ни день всегда иная,
И в сорок – бездна новизны;
Я спелый плод предпочитаю
Банальным цветикам весны!
Недаром ты всегда иная!
Меня манят твои черты –
В них столько прелестей таится!
Полны бесстыдной остроты
Твои торчащие ключицы.
Меня манят твои черты!
Смешон избранник толстых бочек,
Возлюбленный грудастых дынь:
Мне воск твоих запавших щечек
Милей, чем пышная латынь, –
Ведь так смешон избранник бочек!
А волосы твои, как шлем,
Над лбом воинственным нависли:
Он чист, его порой совсем
Не тяготят, не мучат мысли,
Его скрывает этот шлем.
Твои глаза блестят, как лужи
Под безымянным фонарем;
Мерцают адски, и к тому же
Румяна их живят огнем.
Твои глаза черны, как лужи!
И спесь, и похоть – напоказ!
Твоя усмешка нас торопит.
О этот горький рай, где нас
Все и прельщает, и коробит!
Все – спесь и похоть – напоказ!
О мускулистые лодыжки, –
Ты покоришь любой вулкан
И на вершине, без одышки,
Станцуешь пламенный канкан!
Как жилисты твои лодыжки!
А кожа, что была нежна,
И темной стала, и дубленой;
С годами высохла она –
Что слезы ей и пот соленый?
(А все ж, по-своему, нежна!)
Ступай же к дьяволу, красотка!
Я бы отправился с тобой,
Когда бы ты не шла так ходко,
Меня оставив за спиной…
Ступай к нему одна, красотка!
Щемит в груди и колет бок –
Ты видишь, растерял я силы
И должного воздать не смог
Тому, к кому ты так спешила.
“Увы!” – вздыхают грудь и бок.
Поверь, я искренне страдаю –
Мне б только бросить беглый взгляд,
Чтобы увидеть, дорогая,
Как ты целуешь черта в зад!
Поверь, я искренне страдаю!
Я совершенно удручен!
Как факел, правдою и верой
Светил бы я, покуда он
С тобою рядом пукал серой, –
Уволь! Я точно удручен.
Как не любить такой паршивки?
Ведь я всегда, коль честным быть,
Хотел, со Зла снимая сливки,
Верх омерзенья полюбить, –
Так как же не любить паршивки?
.
© Copyright: Бодлер
Бодлер о любви. Стихи зарубежных поэтов о любви. Зарубежные стихи про любовь к женщине. Классика поэзии.
Шарль Бодлер — Стихи о любви
Шарль Бодлер — Прекрасная ложь
Когда, небрежная, выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок,
И вся ты – музыка, и взор твой, полный скуки,
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок,
Шарль Бодлер — В струении одежд мерцающих ее
В струении одежд мерцающих ее,
В скольжении шагов — тугое колебанье
Танцующей змеи, когда факир свое
Священное над ней бормочет заклинанье.
Бесстрастию песков и бирюзы пустынь
Она сродни — что им и люди,
Шарль Бодлер — Вино любовников
Восход сегодня — несказанный!
На что нам конь, давай стаканы,
И на вине верхом — вперед
В надмирный праздничный полет!
Как свергнутые серафимы,
Тоской по небесам палимы,
Шарль Бодлер — Великанша
В века, когда, горя огнем, Природы грудь
Детей чудовищных рождала сонм несчетный,
Жить с великаншею я стал бы, беззаботный,
И к ней, как страстный кот к ногам царевны,
Шарль Бодлер — Осенний сонет
Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:
«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?»
— Бесхитростность зверька — последнее, что мило.
Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Шарль Бодлер — Живой факел
Два брата неземных, два чудотворных глаза
Всегда передо мной. Искусный серафим
Их сплавил из огня, магнита и алмаза,
Чтоб, видя свет во тьме, я следовал за ним.
Шарль Бодлер — Гимн
Тебе, прекрасная, что ныне
Мне в сердце излучаешь свет,
Бессмертной навсегда святыне
Я шлю бессмертный свой привет.
Ты жизнь обвеяла волною,
Как соли едкий аромат;
Шарль Бодлер — Далеко, далеко отсюда
Здесь сокровенный твой покой,
Где, грудь полузакрыв рукой,
Ты блещешь зрелой красотой!
Склонив овал грудей лилейный,
Ты внемлешь здесь благоговейно
В тиши рыдание бассейна.
Шарль Бодлер — Гимн Красоте
Скажи, откуда ты приходишь, Красота?
Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,
Равно ты радости и козни сеять рада.
Заря и гаснущий закат в твоих глазах,
Шарль Бодлер — Идеал
Нет, ни красотками с зализанных картинок —
Столетья пошлого разлитый всюду яд! —
Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок,
Ни ручкой с веером меня не соблазнят.
Пускай восторженно поет свои хлорозы,
Шарль Бодлер — Прекрасный корабль
Я расскажу тебе, изнеженная фея,
Все прелести твои в своих мечтах лелея,
Что блеск твоих красот
Сливает детства цвет и молодости плод!
Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,
Шарль Бодлер — Креолке
Я с нею встретился в краю благоуханном,
Где в красный балдахин сплелась деревьев сень,
Где каплет с стройных пальм в глаза густая лень.
Как в ней дышало все очарованьем странным:
И кожи тусклые и теплые тона,
Шарль Бодлер — Искупление
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы,
Шарль Бодлер — Прохожей
Ревела улица, гремя со всех сторон.
В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,
Вдруг мимо женщина прошла, едва качая
Рукою пышною край платья и фестон,
С осанкой гордою,
Шарль Бодлер — Песнь после полудня
Пусть искажен твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей —
Твой взор вонзается живей;
И, пусть не ангел ты небесный,
Люблю тебя безумно, страсть,
Тебя,
Шарль Бодлер — Рыжей нищенке
Белая девушка с рыжей головкой,
Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой
Всем обнажаешь свою нищету
И красоту.
Тело веснушками всюду покрыто,
Но для поэта с душою разбитой,
Шарль Бодлер — Разговор
Ты вся — как розовый осенний небосклон!
Во мне же вновь растет печаль, как вал прилива,
И отступает вновь, как море, молчалива,
И пеной горькою я снова уязвлен.
Шарль Бодлер — С еврейкой бешеной простертый на постели
С еврейкой бешеной простертый на постели,
Как подле трупа труп, я в душной темноте
Проснулся, и к твоей печальной красоте
От этой — купленной — желанья полетели.
Шарль Бодлер — Танцующая змея
Твой вид беспечный и ленивый
Я созерцать люблю, когда
Твоих мерцаний переливы
Дрожат, как дальняя звезда.
Люблю кочующие волны
Благоухающих кудрей,
Что благовоний едких полны
И черной синевы морей.
Шарль Бодлер — Смерть любовников
Постели, нежные от ласки аромата,
Как жадные гроба, раскроются для нас,
И странные цветы, дышавшие когда-то
Под блеском лучших дней, вздохнут в последний раз.
Остаток жизни их,
Шарль Бодлер — Ты на постель свою весь мир бы привлекла
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной —
Съедать по сердцу в день — таков девиз твой гнусный.
Шарль Бодлер — Украшенья
И разделась моя госпожа догола;
Все сняла, не сняла лишь своих украшений,
Одалиской на вид мавританской была,
И не мог избежать я таких искушений.
Шарль Бодлер — Что обещает ее лицо
Красавица моя, люблю сплошную тьму
В ночи твоих бровей покатых;
Твои глаза черны, но сердцу моему
Отраду обещает взгляд их.
Твои глаза черны, а волосы густы,
Шарль Бодлер — Фонтан
Бедняжка, ты совсем устала,
Не размыкай прекрасных глаз,
Усни, упав на покрывало,
Там, где настиг тебя экстаз!
В саду журчат и льются струи —
Их лепет,
Шарль Бодлер — Чудовище, или Речь в поддержку одной подержанной нимфы
Ты не из тех, моя сильфида,
Кто юностью пленяет взгляд,
Ты, как котел, видавший виды:
В тебе все искусы бурлят!
Да, ты в годах,
Шарль Бодлер — Шевелюра
О, завитое в пышные букли руно!
Аромат, отягченный волною истомы,
Напояет альков, где тепло и темно;
Я мечты пробуждаю от сладостной дремы,
Как платок надушенный взбивая руно.
Шарль Бодлер — Экзотический аромат
Когда, закрыв глаза, я, в душный вечер лета,
Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,
Я вижу пред собой прибрежия морей,
Залитых яркостью однообразной света;
Шарль Бодлер — Похвалы моей Франциске
Буду петь тебя на новых струнах,
О, юница, играющая
В моем одиноком сердце.
Оплету тебя гирляндами,
О, прелестная женщина,
Избавляющая от грехов.
Словно благодатную Лету,
Шарль Бодлер — Тревожное небо
Твой взор загадочный как будто увлажнен.
Кто скажет, синий ли, зеленый, серый он?
Он то мечтателен, то нежен, то жесток,
То пуст, как небеса, рассеян иль глубок.
Шарль Бодлер — Глаза Берты
Пусть взор презрительный не хочет восхвалить,
Дитя, твоих очей, струящих негу ночи;
О вы, волшебные, пленительные очи,
Спешите в сердце мне ваш сладкий мрак пролить.
Шарль Бодлер — Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной
Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной,
И ты, о сердце, ты, поникшее без сил,
Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной,
Чей взор божественный тебя вдруг воскресил?
Шарль Бодлер — Тебя, как свод ночной, безумно я люблю
Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,
Тебя, великую молчальницу мою!
Ты — урна горести; ты сердце услаждаешь,
Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,
И недоступнее мне кажется в тот миг
Бездонная лазурь,
Шарль Бодлер — Кошка
Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь,
Но когти убери сначала.
Хочу в глазах твоих красивых потонуть —
В агатах с отблеском металла.
Жанна Дюваль и Шарль Бодлер: цветок зла
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной –
Съедать по сердцу в день – таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб зло своё могла творить природа
О, женщина! – позор людского рода, –
Ничтожество – над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
Шарль Бодлер “Цветы зла”
Известный французский поэт и критик XIX века Шарль Пьер Бодлер славился трудным характером и странным поведением. Однако это не помешало ему завоевать признание в мировой поэзии.
Он появился на свет 9 апреля 1821 года. Шарль рос непослушным и своенравным ребенком. В результате проблем сначала в школе, а потом и в университете, он так и не получил высшего образования и был сослан отчимом на два года в Индию. Однако, не смерившийся с волей ненавистного отчима и бесконечно презирающий мать за предательство памяти отца, двадцатилетний Шарль отважился на решительный для его возраста поступок. Подкупив капитана корабля, юноша вернулся в Париж, где его ожидало доставшееся в наследство от отца внушительное состояние.
Юный Шарль вступил в самостоятельную жизнь и начал пускать на ветер отцовские деньги. Он попробовал себя на поприще литературного критика, а затем увлекся поэзией. Бодлер окружил себя замысловатыми вещами, старательно избегая обыденности и распространяя о себе самые невероятные слухи и легенды. Он рассказывал о любовных связях с мужчинами, о симпатии к темнокожим дамам, и, потешаясь доверчивостью людей, величал себя тайным агентом.
Молодой поэт разгуливал по Парижу с выкрашенными в зелёный цвет волосами в добротном чёрном пальто и с неизменной длинной тростью. Шарль считал женщин существами омерзительными, а потому не привязывался ни к одной из них. Он проводил время в обществе девиц из публичных домов, желая подхватить дурную болезнь и «ощутить близость бездны»… и в результате добился своей цели, заразившись сифилисом и подорвав здоровье наркотиками. Более того, поэт гордился тем, что перенял у предков признаки душевной болезни.
Мысли о семье и браке вызывали у Бодлера настоящий ужас. Однако в возрасте 23-х лет он все-таки встретил женщину, любовные отношения с которой продолжались на протяжении двадцати лет. Жанне Дюваль поэт обязан рождением сборника стихотворений «Цветы зла». Невысокая кареглазая мулатка с вьющимися волосами не отличалась особой красотой и, по утверждению современников, была приземленной, недалекой и корыстной. Но этой женщине удалось пробудить в душе поэта самые романтические переживания.
Жанна не утруждала себя соблюдением хотя бы видимых приличий, вела разгульный образ жизни, изменяла влюбленному поэту, более того, с гордостью сообщала ему о своих новых любовных похождениях. Она была с ним вызывающе грубой и подчеркнуто презрительной. Именно такого отношения к себе и добивался Бодлер, его страшили взаимные чувства, и вполне устраивала собственная безответная любовь.
Статистка маленького парижского театра, мадемуазель Дюваль виртуозно использовала неразделенную любовь Шарля, требуя дорогих подарков и огромных затрат на содержание. Бодлер тратил на капризы любовницы все, что зарабатывал, а ветреная Жанна сорила деньгами Шарля в кабаре и ресторанах и даже оплачивала счета своих знакомых мужчин. Она начала злоупотреблять алкоголем и в 1859 году ее неожиданно парализовало. Такая Жанна стала для Бодлера еще более дорогой и желанной, он поместил ее в дорогую клинику и ежедневно навещал.
Едва оправившись, Жанна сочла для себя возможным переехать в дом поэта без всякого на то его согласия. Она вернулась к прежнему образу жизни, а Шарль, жалея больную Жанну, давал ей деньги, терпеливо наблюдая за «шалостями» и бесконечными истериками стареющей любовницы. Мягкий и ранимый по натуре Бодлер ни в чем не перечил ненасытной и корыстной Жанне, не оставляющей его в покое.
Он уехал в Бельгию, решив подзаработать изданием своих литературных трудов и чтением лекций в университете. Однако условия договора бельгийскими издателями выполнены не были. Бодлер получал мизерную сумму за свои труды и жалкие гроши за чтение лекций. И хотя этих денег едва хватало на скромное существование, Шарль отправлял часть из них своей матери и бывшей любовнице Жанне Дюваль.
Нищета и переживания подорвали здоровье поэта. Весной 1865 года его парализовало, а 31 августа 1867 года он скончался. Жанна Дюваль, лишившись постоянной финансовой поддержки, несколько лет прожила в нищете и умерла в больнице для бедных.
Билеты (вариант 5)
11. Поэзия Бодлера и его последователей
Шарль Бодлер
Истоки поэзии Шарля Бодлера (1821 — 1867) тоже были романтическими. Юный Бодлер восхищался Гюго; вскоре, правда, эти восторги прошли, он увлекся реалистами, Бальзаком и Стендалем, считая романтическое бунтарство недолговечным.
В 1857 г. публикуется главное произведение Бодлера — сборник стихотворений «Цветы зла».
Зло мира является исходной мыслью во всех шести циклах «Цветов зла». В стихотворном предисловии к сборнику Бодлер сообщает о «глупости, заблуждении, пороке», которыми одержим человек, о «хороводе окруживших человека чудовищ». «Отвратительный мир»— вот источник беспредельно пессимистической настроенности поэта. В цикле «Бунт» выявились бунтарские, антицерковные настроения поэта — в славословии Сатане, «приемному отцу тех, кто изгнал бога», и святому Петру, который «отрекся от Христа — и сделал хорошо!». Эти же настроения — в афористических двустишиях стихотворения «Авель и Каин», построенных на столкновении судеб «расы Авеля» и «расы Каина».
В стихах Бодлера разлита атмосфера тяжкого уныния, неодолимой скуки; поэта давит ее свинцовая тяжесть. В этом одна из самых характерных особенностей поэзии Бодлера. За этой «скукой», за «сплином», о котором так настойчиво напоминает он в своем сборнике (первый и самый большой цикл носит название «Сплин и идеал») ощущается- облик породившей скуку бесконечной пошлости и серости буржуазного мира. В этом смысле «сплин» Бодлера — социально-конкретная, романтическая по сути реакция большого поэта на эпоху исторического перепутья. Одна из самых замечательных и сильных особенностей поэзии Бодлера заключается в том, что «зло» этого общества стало предметом не столько изображения, сколько внутреннего переживания, непосредственного жизнеощущения. Противоречия мира, тяготы и муки словно сконцентрировались в сердце поэта.
Поэт прибегал к, контрастным краскам, поражающим своей парадоксальностью, необычностью. Поэзия Бодлера объединяет возвышенное, почти бесплотное с низменным, нарочито грубым. Сама красота в его понимании сочетает благодеяние и преступление, радость и отчаяние: в «Гимне красоте» создан образ «красоты-чудозища». Отрицая «хищнический век» и его пошлые идеалы, Бодлер мечтал о большом, ярком, возвышенном — и оно мерещилось ему то в титанах далекого прошлого, то в ярком светоче любви, которой он посвятил несколько стихотворений. Однако жизнь вообще, вся жизнь, оказывается пораженной злом — Бодлер объединяет добро и зло, высокое и низкое как две неразделимые части одного целого. Они сплелись в его поэзии и сопутствуют одно другому не только потому, что противоречива и сложна жизнь, но и потому, что поэт одержим ощущением гнилости мира. Все «приковано к вампиру» и «все сгниет»— добро и красота не в состоянии освободиться от спутников своих, от навязчивого сосуществования со злом и безобразием. Вечная взаимная прикованность добра и зла временами почти уравнивает их. Перед их взаимоисключающим и взаимосменяющим обликом поэт порой утрачивает четкое ощущение, где же добро, а где зло: «Сатана или бог, не все ли равно?» — вопрошает он.
Бодлеру свойственна изощренность языка, которая является попыткой выразить настроение (СПЛИН). Постоянная рефлексия, спонтанность с одной стороны, а с другой стороны не случайность этого.
Бодлеру был свойственен критический ум, он был рожден восприимчивым и точным. Бодлер был вскормлен романтизмом. Он художник сомнений, но у него нет философских тирад.
В «Цветах зла» портрет современного человека, чем он стал под воздействием утонченности цивилизации.
Двойственное понятие о красоте и любви.
Его биография – цепь непрерывных поражений. Он рано потерял отца, а с матерью бали очень сложнае отношения, которая выходит замуж за военного, а сын ей попросту не нужен. Она в 6 лет отстраняет его от семьи. Он всегда чувствовал отторженность, нелюбовь. У него комплекс оставленности. Ужас- его доминирующее чувство.
За «Цветы зла» его обвинили в посягательстве на добродетель. В 1947 году приговор был отменен и изъятые стихотворения вошли в книгу.
«Цветы зла» состоят из 6 разделов:
Говорил, что когда люди пытаются разграничить порок и добродетель , они лицемерят.
«Цветы зла» эпатировали уже одним своим названием, т. к. цветок всегда считался добродетелью, чистотой, а тут цветы растут из чего то дьявольского, и еще не ясно что они несут.
Бодлер вобщем то не был циником, у него были идеалы, он не отрицал прекрасное, но говорил о том, что ему нет места в этом мире. Считал, что существует связь между миром грусти, скорби и искусства. Красота сопряжена с отчаянием, скорбью.
И образ Сатаны и образ Бога пронизывают всю книгу. Он заимствует образ Сатаны у Мильтона, у которого Сатана – личность благородная, трагическая, а Бог – бледный образ. Бог не смотрит, не сопереживает человеку, а Сатана позволяет иногда человеку получить удовольствие.
Бодлер очень откровенен, он раскрывает душу и сердце до крайности. Он удивительным образом ненавидел себя. Его душа средоточие зла, которое обладает страшной красотой. Двойственность проходит через все творчество поэта.
Самая ранняя история любви связана с Жанной Дюваль (культ черной Венеры)
Он был привязан к ней очень сильно, но осознавал, что она его не понимает. Она тоже была отверженной, но ей не были близки его душевные искания. Э та женская фигура является продолжением образа матери – она увлекает в пропасть, смерть, но и лишь она может принести некое наслаждение, радость и дает вдохновение. Женщина для него, как и в Средние века, сосредоточие порока.
Красота – это есть смерть, а зарождающийся ужас и есть жизнь.
С Бодлера начинается новый стиль, появляется много новых шокирующих тем, образов.
Кошка
Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь,
Но когти убери сначала.
Хочу в глазах твоих красивых потонуть –
В агатах с отблеском металла.
Как я люблю тебя ласкать, когда ко мне
Пушистой привалясь щекою,
Ты, электрический зверек мой, в тишине
Мурлычешь под моей рукою.
Ты как моя жена. Ее упорный взгляд –
Похож на твой, мой добрый котик:
Холодный, пристальный, пронзающий, как дротик.
И соблазнительный, опасный аромат
Исходит, как дурман, ни с чем другим не схожий,
От смуглой и блестящей кожи.
(Перевод В. Левик)
+++
Сплин и идеал
Люблю тот век нагой, когда, теплом богатый,
Луч Феба золотил холодный мрамор статуй,
Мужчины, женщины, проворны и легки,
Ни лжи не ведали в те годы, ни тоски.
Лаская наготу, горячий луч небесный
Облагораживал их механизм телесный,
И в тягость не были земле ее сыны,
Средь изобилия Кибелой взращены –
Волчицей ласковой, равно, без разделенья,
Из бронзовых сосцов поившей все творенья.
Мужчина, крепок, смел и опытен во всем,
Гордился женщиной и был ее царем,
Любя в ней свежий плод без пятен и без гнили,
Который жаждет сам, чтоб мы его вкусили.
А в наши дни, поэт, когда захочешь ты
Узреть природное величье наготы
Там, где является она без облаченья,
Ты в ужасе глядишь, исполнясь отвращенья,
На чудищ без одежд. О мерзости предел!
О неприкрытое уродство голых тел!
Те скрючены, а те раздуты или плоски.
Горою животы, а груди словно доски.
Как будто их детьми, расчетлив и жесток,
Железом пеленал корыстный Пользы бог.
А бледность этих жен, что вскормлены развратом
И высосаны им в стяжательстве проклятом
А девы, что, впитав наследственный порок
Торопят зрелости и размноженья срок!
Но, впрочем, в племени, уродливом телесно,
Есть красота у нас, что древним неизвестна,
Есть лица, что хранят сердечных язв печать, –
Я красотой тоски готов ее назвать.
Но это — наших муз ущербных откровенье.
Оно в болезненном и дряхлом поколенье
Не погасит восторг пред юностью святой,
Перед ее теплом, весельем, прямотой,
Глазами, ясными, как влага ключевая, –
Пред ней, кто, все свои богатства раздавая,
Как небо, всем дарит, как птицы, как цветы,
Свой аромат и песнь и прелесть чистоты.
Падаль
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты — навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Стихотворение «Падаль»; апофеоз жизни – герой идет с возлюбленной; это смерть внутри, которой зарождается жизнь, красота, которая застыла – смерть, падаль – жизнь
Эпоха декаданства пересматривает красоту и прочее, они пытаются вернуть ее, да она немного извращена. Именно из эпохи декаданства возникает и символизм. Декаданс связан с апокалипсисом, и действительно все ждали его. С одной стороны декаданс был заблуждением, но именно он дал импульс к модернизму. Декаданс – это нервоз, попытка вывести лирику за пределы добра и зла. Это эпоха Ницше, эпоха добра и зла.
Для декаданства характерна элитарность. Декаденты – это новая аристократия духа. Превосходство ненормального над нормальным.
Малларме – один из последователей Бодлера.
Верлен – пишет книгу «Проклятые поэты», даются психологич. Портреты его современникам ( Рембо, Мелларме) + см. тетрадь более подробно о них.
Он был неслучайным, а первым.
Его «ученики»: Поль Верлен, Артюр Рембо, Стефан Маларме.
В их творчестве ощущение разлада бытия.
В этой эпохе нет изящества. Бодлер снова пытается найти красоту, и не важно откуда она приходит из ада или неба.
Верлен придумал называть себя, Рембо и Маларме «Проклятыми поэтами».
Поль Верлен сам про себя говорил «я родился романтиком».
Первое его стихотворение –«Смерть».
Балансировал на грани дакаданства.
Из-за Рембо бросает свою жену, которую вобщем то любил, но вернуться к ней уже смог. Э та болезненная привязанность к Рембо закончилась крупной ссорой. Он ранил Рембо в руку и сидел за это в тюрьме.
Он не принимал участия в социальных катаклизмах своего времени, жил в своем внутреннем мире.
В его стихах присутствует туманность.
Верлен самый музыкальный поэт Франции.
1874 –«Романсы без слов» – это в основном стихотворные пейзажи.
Выступал за предельную искренность. В его поэзии нет особых сложностей, но он «сверхъестественно естественен».
Говорил о полной свободе слова. То, что творится во внешнем мире – это отражение внутреннего, но у Верлена эта грань размыта.
Артюр Рембо – ершистый подросток, бунтарская натура. Чуть не был осужден за дезиртирство.
В 17 лет был уже сложившимся поэтом, но линия творчества у него ломаннаю
Сначала занимался алхимией слова, потом раскаялся, и затем бросает писать, едет в Африку, получает рак колена умирает.
Он не терпел принуждения, а себя называл «прокаженным, чужим».
Говорил, сто нужно открыть глубокое, не осознанное в себе, нужно освободить свой язык. Нужно постигать себя, сделать себя ясновидцем. Нужно расстроить свои чувства, изнурять себя ядами, но впитать в себя их квинтессенцию.
Он создает «алхимию слова», рядом ставит несочетаемые слова, устанавливает зыбкие перетекающие друг в друга образы.
Самые известные шедевры:
Стефан Малларме (1842—1898).
Малларме не знал мучительных метаний Рембо и Верлена; его поэзия основана на мировосприятии человека, пытавшегося сотворить из искусства закрытый для «непосвященных» храм, в который не доходят даже отголоски жизни. «Есть лишь красота — а у нее только одно совершенное выражение: Поэзия. Все прочее — ложь»,— писал Малларме в 1867 г., в грозовые предреволюционные годы.
В отличие от Верлена, Малларме отрывает впечатление от предмета, его вызывающего. Предмет исчезает — остается лишь вызванное им впечатление, лишь субъективный образ, который и оказывается самоценным символом, предметом поэзии. Отсюда крайняя загадочность символистской поэзии Малларме («поэзия — тайна»,— подтверждал он), предельная ее зашифрованность, напоминающая о стихах Рембо периода «ясновидения». Но в отличие и от Рембо, и от Верлена, не «музыку» настроений и внутренних бурь изливал он, но «музыкальные» соответствия интеллектуальных состояний, рациональных понятий. Абстрактная Идея— герой Малларме. Его стихи отражали свет неких отвлеченных и загадочных абсолютных истин. «В моем Разуме,— предполагал Малларме,— дрожь Вечного». Все понятия и впечатления поэта — отсветы этой загадочной Вечности.
Правда, у поэта была еще одна склонность — он очень увлекался «стихами на случай», поэтическими посвящениями, эпиграммами, даже жанром «стихов для альбома». Стихи эти человечнее, понятнее; они близки верленовской поэзии простых чувств и обыденной жизни. Малларме писал сонеты, стансы, четверостишия. На многих поэтов он влиял тем, что соединил субъективизм метода с этой чеканно-строгой, классической формой, подтверждавшей претензию Малларме на роль священнослужителя в храме Поэзии. Как составной элемент «миража» фраза Малларме становилась все необычнее; ломался синтаксис, поэт попробовал отменить пунктуацию. Малларме тоже создавал образ не с помощью слов — носителей значения, но «взаимными отсветами» слов, подобно тому, как загораются «скрытые огни на драгоценных камнях». Ему казалось, что так написанное стихотворение близко «спонтанности оркестра».
VI. Офелия (Артю ра Рембо)
Впервые напечатано там же. Послано Рембо Банвиллю в том же письме.
Существуют также переводы Б. Лившица, П. Антокольского,
неопубликованный перевод А. Бердникова.
Перевод Б. Лившица:
На черной глади вод, где звезды спят беспечно,
Огромной лилией Офелия плывет,
Плывет, закутана фатою подвенечной.
В лесу далеком крик: олень замедлил ход.
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Лобзая грудь ее, фатою прихотливо
Играет бриз, венком ей обрамляя лик.
Плакучая над ней рыдает молча ива.
К мечтательному лбу склоняется тростник.
Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.
Порою, разбудив уснувшую ольху,
Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.
Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.
Офелия, белой и лучезарней снега,
Ты юной умерла, унесена рекой:
Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега
О терпкой вольности шептаться стал с тобой?
Не потому ль, что он, взвивал каждый волос,
Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?
Что услыхала ты самом Природы голос
Во вздохах сумерек и в жалобах дерев?
Что голоса морем, как смерти хрип победный,
Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,
Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный
Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?
Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого
Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;
Оно безмерностью твое глушило слово
– И Бесконечность взор смутила твой навек.
И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью
Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.
И что Офелию он увидал воочью
Огромной лилией, плывущей по реке.
Перевод А. Бердникова:
В спокойной черни вод, где капли звезд карминных,
Большою лилией Офелия плывет.
Плывет медлительно в своих покровах длинных,
В то время как в лесах свирепый гон идет.
Уж десять сотен лет скользит белейший призрак,
Печально девственный, по мертвенной реке,
Уж десять сотен лет – безумья слабый признак –
Летит ее романс в вечернем ветерке.
Ей вихрь целует грудь, вкруг разметав бутоном
Одежды, тяжелей текучего стекла,
Где ивы, трепеща, ей ветви льют со стоном,
Касается камыш высокого чела.
Кувшинки, торопясь, бегут вздохнуть над него,
В ольшанике она, плывя, срывает с гнезд
Всплеск пробужденных крыл, а к ночи, пламенел,
Над ней стоит хорал блестящих тихих звезд.
Ты дева бледная! Изваянная в снеге!
Да, ты мертва, дитя, гонимое волной,
Затем, что горные ветра твоих Норвегии
Напраслину сплели о вольности хмельной!
Затем, что этот ветр, волос свивая гриву,
Внимательной душе нес шорохи дерев,
Он сердце пробудил для песни торопливой,
Для жалоб всех ручьев, для слез всех жалких дев.
Затем, что вопль морей своей трубою медной
Грудь детскую твою безжалостно разъял,
Что чудный рыцарь твой, немой безумец бледный,
В апрельских сумерках к твоим ногам припал.
Рай! Вольность! И Любовь! Бедняжка, не с тех пор ли
Ты полетела к ним – снежинкой на костер.
Виденья чудные в твоем стеснились горле,
И Вечность страшная смутила синий взор.
Но говорит Поэт, что при звездах карминных
Сбираешь ты цветы, чтоб бросить их в поток,
Сносимая волной в своих покровах длинных,
Спокойна и бела, как лилии цветок.
Сам себя истязающий поэт (18+)
Часто впадавший в меланхолию Бодлер испытал не только душевные, но и физические страдания. Он выбыл из коллежа, рано познакомился с проститутками, подцепил сифилис. Шарль Бодлер умер в 46 лет, прочувствовав всю боль современности. Ещё успел поэкспериментировать с наркотиками, оставив точнейшие описания эффектов от гашиша и опиума. Впрочем, больше любил вино. То же и с революцией: сражался на баррикадах в 1848, позже критикуя революционеров. За недолгую жизнь Бодлер оказал значительное влияние на мировую поэзию. Чего стоит сборник стихотворений в прозе «Парижский сплин». Тут он первопроходец: тема города, фланерство, дисгармоничность человеческих отношений внутри «толпы». Но надо поподробнее обо всём.
У Бодлера были тяжёлые отношения в семье. Франсуа Бодлер умер, когда Шарлю было шесть лет, в 1827 году. Отец поэта был художником. Сам выходец из крестьян, Франсуа поднялся во времена Великой революции, став уже при Наполеоне сенатором. Отец прививал сыну любовь к искусству с раннего детства. Вместе они ходили по музеям и галереям, Франсуа знакомил Шарля с друзьями-художниками, брал с собой в мастерскую. Надо сказать, что на момент рождения сыну, Франсуа Бодлеру было 62 года, а матери, Каролине Аршанбо-Дефаи, 27 лет. Через год после смерти мужа, Франсуа Бодлера, Каролина Дефаи вышла замуж за полковника Жака Опика, он затем стал генералом и послом.
Генерал Опик
Что мы должны делать дальше? Убить генерала Опика
Отношения Шарля с отчимом не сложились. Красивая и, в общем-то, не старая женщина Каролина Дефаи после смерти мужа-художника вышла замуж за военного. Представьте это в современности, а затем подумайте, как богемный сын должен реагировать на солдафона в доме. С этого начинается презрение Бодлером иерархии, выстроившейся к тому моменту в культуре в частности и во Франции в общем.
Отношения Шарля и отчима ярко характеризует история, которая скорее всего чистый вымысел. Когда разгорелась революция 1848 года, Шарль был в числе революционеров. И, если верить легенде, он яростно подбивал товарищей найти и убить генерала Опика, своего отчима. У них это, конечно, не вышло. Но затем, опять же если верить легенде, Бодлер взял винтовку и выстрелил в часы. Это довольно символичная история говорит ещё и об одной из тем творчества Бодлера — Времени. «Да, Время царит; я вновь ощутил его жестокую диктатуру. И оно подгоняет меня, словно вола, двумя стреловидными стрекалами: «Ну, пошёл, скотина упрямая! Потей, раб! Живи окаянный!» («Парижский сплин», «V. Двусмысленная комната»). Очевидные комментарии в духе недоделанного сочинения для ЕГЭ будут излишни. Бодлер сам всё сказал о своей очень актуальной богемной жизни. Жизни писателя, журналиста, революционера, поэта, наркомана и любителя проституток.
В Париж через Индию
Вернёмся из революционного 1848 в детство Шарля. Когда Шарлю было 11 семья переехала в Лион, где его отдали в пансион. Оттуда Шарль пошёл в Лионский Королевский коллеж (среднее общеобразовательное учреждение). Шарль был ребёнком смышлёным, однако учился неровно. То поражал учителей сообразительностью, то надолго впадал в меланхолию, из-за чего у него полностью пропадал интерес к занятиям. Уже в эти годы Бодлер страстно интересовался литературой и поэзией.
Семья Бодлера возвращается в Париж в 1836 году, после окончания Шарлем третьего класса коллежа в Лионе (в коллежах обратная нумерация, из шестого идут в пятый ). В Париже Шарль поступает в коллеж Людовика Святого. Здесь он окунается в бурную жизнь ночного Парижа, в особенности Монмартра. Познаёт женщин лёгкого поведения и «в награду» венерические болезни. Учёба от такого, мягко говоря, страдает. За год до обучения Бодлера выгоняют из коллежа. Причём повод был достаточно пустяковый, как может показаться современному человеку. Кто-то передавал записку в классе, Бодлер её взял. Учитель заметил это и потребовал записку, на что Шарль вежливо, «месьё», ответил, что не нарушит тайн своих товарищей.
«Мастерская художника» Гюстава Курбе, 1855. В центре сам автор и натурщица, символизирующая академическое искусство. На картине можно узнать Бодлера, он справа. Считается, что призрачная женская фигура рядом с ним — Жанна Дюваль, которую Бодлер попросил закрасить. Также на картине есть, например, Прудон и Санд.
С трудом Бодлер всё же окончил коллеж в 1841 году в 20 лет. Получив степень бакалавра права Бодлер заявляет брату: «Я не чувствую призвания к чему бы то ни было». Можно было послушать домашнего генерала и делать карьеру адвоката, но Шарль решил отдаться литературе. В надежде удержать Шарля от «пагубного пути» и «дурного влияния Латинского квартала» (читай, «рассадник либерализма и измены» XIX века) мать и отчим убедили его совершить путешествие в Индию. До Индии, впрочем, Бодлер так и не доплыл. У острова Реюньон, через 10 месяц по отплытии, Шарль развернулся. По пути домой он впитывал образы Востока, мечтая воплотить их в стихи.
Балерина Жанна Дюваль, рисунок Бодлера
По возвращении во Францию уже совершеннолетний Шарль вступает в права наследования. Получает отцовские 75 тысяч франков, что довольно внушительная сумма. Их он начинает быстро тратить, приобретая славу денди и бонвивана. В это же время Шарль знакомится с балериной Жанной Дюваль. Креолкой с Гаити, «чёрной Венерой». Шарль её боготворил, посвящал ей стихи. Мать же ненавидела, считала, что она вытягивает из него деньги. Скандалы, ссоры, Бодлер намекает на самоубийство и даже делает попытку. В 1844 году семья подала в суд иск на установление над сыном опеки. Суд был выигран, отныне Шарль будет получать лишь немного денег на существование и погрузится в нищету. Всё это усугублялось тем, что он и Дюваль страдали от сифилиса, от которого и умерли.
Жанна Дюваль, рисунок Шарля Бодлера
В эти же годы Шарль Бодлер проявляет себя как журналист. Выступает в Латинском квартале с обзорными статьями по искусству в «журнале одного автора» «Salon» (вышло два номера — «Салон 1845 года» и «Салон 1846 года»). Всё, что Бодлер высказывал о современниках позже подтвердилось. Не ценил он пошлости и графомании. По Бодлеру, если пишешь, так привноси что-то новое.
Портрет Жанны Дюваль Эдуарда Мане, 1862 год. Она к тому моменту почти ослепла — внимание на глаза. Дюваль умерла в том же году
В 1846 году Бодлер знакомится с творчеством Эдгара По. По увлёк Бодлера настолько, что изучению американского писателя и переводу его произведений на французский язык Бодлер посвятил в общей сложности 17 лет. Они — явные родственные души.
Бодлер — денди, фланёр, горожанин, человек толпы. Если и говорить о его отношении к городу, то только его словами. Не в прозе, непривычно. У «Парижского сплина» есть замечательный эпилог.
Я с легким сердцем вниз бросаю взгляд,
На город, что во плоть свою облек
Приют, тюрьму, бордель, чистилище и ад,
Где пышным цветом распускается порок.
Ты знаешь, Сатана, тоски моей патрон,
Что не сочувствья зов меня туда увлек,
Но как развратник, что в развратницу влюблен,
Спешу в объятия чудовищной блудницы,
Чьим адским шармом вновь я привлечен.
И в час, когда погружена столица
В холодный, мрачный предрассветный сон
Или в закатных красках золотится, —
Мне дорог этот дьявольский притон!
Среди воров, блудниц смогу я насладиться
Блаженствами, каких профан лишен.
Бодлеровское описание воздействия гашиша на организм долгое время считалось эталонным. С 1844 по 1848 Бодлер посещал «Клуб гашишистов», основанный Жаком-Жозефом Моро, и употреблял давамеск (алжирскую разновидность гашиша). Теофиль Готье, другой французский поэт, а по совместительству завсегдатай клуба, свидетельствует: Бодлер «принял гашиш единожды или дважды в ходе экспериментов, но никогда не употреблял его постоянно. Это счастье, покупаемое в аптеке и уносимое в жилетном кармане, ему было отвратительно». После гашиша были эксперименты с опиумом. На него Бодлер подсел, но к началу 1850-х избавился от зависимости.
Итогом экспериментов стали три большие статьи. Две посвящены гашишу. Бодлер считал его воздействие интересным, но неприемлемым для человеческой личности. По мнению Бодлера, «вино делает человека счастливым и общительным, гашиш изолирует его. Вино превозносит волю, гашиш уничтожает её». Несмотря на это, в своих статьях он выступал как объективный наблюдатель, не преувеличивая психотропных эффектов гашиша и не впадая в излишнее морализаторство.
В 1865 году Бодлер уехал в Бельгию, где провёл два с половиной года, несмотря на отвращение к скучной бельгийской жизни и на стремительно ухудшающееся здоровье.
В 1866 году Шарль-Пьер Бодлер тяжело заболел. Свой недуг он описывал так: «наступает удушье, путаются мысли, возникает ощущение падения, кружится голова, появляются сильные головные боли, проступает холодный пот, наступает непреодолимая апатия».
По понятным причинам он умолчал о сифилисе. Тем временем болезнь с каждым днём ухудшала его состояние. 3 апреля в тяжёлом состоянии он был доставлен в брюссельскую больницу, однако после приезда матери его перевели в гостиницу. В это время Шарль-Пьер Бодлер выглядел ужасающе — перекошенный рот, остановившийся взгляд, практически полная потеря возможности произносить слова. Болезнь прогрессировала, и уже через несколько недель Бодлер не мог формулировать мысли, часто погружался в прострацию, перестал покидать постель. Несмотря на то, что тело ещё продолжало сопротивляться, разум поэта угасал.
Поэт провёл свои последние дни в страданиях в Париже, в психбольнице. Сифилис лишил его рассудка. Шарль Бодлер умер 31 августа 1867 года. На его могиле не было ни слова о том, кем он был. Только то, что пасынок Опика и сын Дефаи. «Время исчезло; воцарилась Вечность, — отрадная вечность!»
Загрузка...