Стихи Гумилева о любви к женщине

Николай Степанович Гумилев

Николай Степанович Гумилев – один из глубоких и интересных поэтов 20 века, чья жизнь преждевременно прервалась от рук большевиков. Мотив «вечного путешествия» охватывает все творчество Гумилева. Однако и в нем находится место для размышлений о любви. Любовная лирика поэта часто сравнивается литераторами и критиками с романсами, настолько мелодичными и певучими кажутся его тексты:

«Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.
Возьмусь за книгу, но прочту: “она”,
И вновь душа пьяна и сметена».

Для Гумилева любовь – очень высокое чувство, которое способно наполнять душу чистым светом. Любовь – это и урок, борьба, которую необходимо пройти и с помощью которой необходимо учиться. Одновременно вся любовная лирика – это поэзия символов, которыми пронизано каждое стихотворение. Гумилев ближе всего к Блоку, который боготворил любовь. Его лирическая героиня воспевается как Дантовская Беатриче. И здесь мы видим, что Н.С.Гумилев пользуется языком символов практически всегда. Женский образ в поэзии Гумилева – это образ «вечной женственности». И через эту «вечную женственность» проявляется конкретный земной женский облик:

«Благородное сердце твое —
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен».

Два этих начала – «земное» и «божественное» – тесно переплетены в гумилевских стихах о любви. Поэт в одном четверостишии как будто обращается к земной женщине, подруге, жене:

«…О тебе, о тебе, о тебе!
Ничего, ничего обо мне»
А в другом как будто через женщину говорит с Богом:
«В человеческой темной судьбе
Ты — крылатый призыв к вышине».

При этом принадлежность женщины к чему-то божественному происходит через мотив стихии:
«Тогда я воскликну: «Где же
Ты, созданная из огня?»

Как мы видим, у Гумилева любовь – это природная стихия, обладающая огромной силой. Ей подвластен любой и никто не сможет устоять на ее пути. Но найти ее не так-то просто и это чувство дано испытать не каждому. Поэт говорит о том, что есть влюбленность, есть «некое желание», но любовь – это еще более глубокое и интимное чувство:

«Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо».

Учитывая все вышесказанное, можно сказать, что через женщину, через женское начало мироздания поэт понимает свою суть, свое предназначение:
«Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне».

Гумилев использует для любовной лирики такую необычную, казалось бы, в его время, стихотворную форму как былины:

«Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
Я думал — забавницу,
Гадал — своенравницу,
Веселую птицу-певунью».

В конце стихотворения поэт меняет символ птицы-певуньи на символ птицы-колдуньи, неизвестной ему, из другого мира, закрытого для него:

«Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью , Богом заклятою».

Можно предположить, что таким образом, любовная лирика Гумилева практически пронизана образом тайны, связанной с женским миром. И эту тайну, в отличие от того же Блока, лирический герой Гумилева не в силах пока разгадать. При этом именно в этом стихотворении («Из логова змиева…») любовная лирика четко представляет своеобразное гумилевское «двоемирие» – мир поэта и мир женщины, где последний в большинстве своем чуждый ему. Неслучайно был выбран и город Киев – символ язычества, древней архаичной культуры. Поэт сожалеет и тоскует о том, что лирическая героиня пришла из чужого мира, что она не понимает его слов и не хочет говорить на его языке:
«Молчит — только ежится,
И все ей неможется».

Лирический герой Гумилева иногда ярко напоминает героев прошлого столетия – пылких, благородных, смелых. Поэт много говорит о неразделенной любви, но при этом не очерняет своей возлюбленной. Он лишь благодарит ее за время, проведенное вместе, и отпускает это чувство в мир через свои произведения:

«И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно».

Еще одной особенностью лирики Гумилева, как и всей символистской поэзии той эпохи, является некая «игрушечность», «миниатюрность» женского мира:

«Вы казались бонбоньеркой
Над изящной этажеркой,
И, как беленькие кошки,
Как играющие дети,
Ваши маленькие ножки
Трепетали на паркете».

Этот мир кажется тоже тайным, только наполовину понятным, полунастоящим, притом, что он может быть не только женским, но и своим собственным:

«Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога,
Все мы — смешные актеры
В театре Господа Бога».

Но при этом Гумилев остается верен амбивалентности: он одновременно серьезно воспринимает эти миры, эту реальность несмотря на ее игрушечность. Своеобразным «маячком», говорящим, что «миниатюрный» мир является таким же настоящим, как и мир поэта, говорит чувство боли, которое испытывает Гумилев:

«И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае
На пагоде пестрой… висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи».

Гумилев часто использует этот образ – образ женщины-ребенка, женщины-игрушки (Царица — иль, может быть, только печальный ребенок). С одной стороны, как говорят критики, таким образом, поэт указывает на присутствовавшую в те времена особенность общества воспринимать женщину как нечто несерьезное, как забаву. Однако, можно предположить и другое: это может быть романтическая ирония, а может быть способность поэта воспринимать мир двойственно, смотреть на него через взаимосвязь двух миров- мужского и женского. Стихи о любви русского поэта Н.С.Гумилева – это целый мир, интересный и тонкий, через который мы видим как настроения и душу поэта, так и настроения и характер эпохи.

Из букета целого сиреней.

Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.

Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.

И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.

Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я ее люблю.

Ты говорил слова пустые.

Ты говорил слова пустые,
А девушка и расцвела,
Вот чешет кудри золотые,
По-праздничному весела.
Теперь ко всем церковным требам
Молиться ходит о твоем.
Ты стал ей солнцем, стал ей небом,
Ты стал ей ласковым дождем.
Глаза темнеют, чуя грозы.
Неровен вздох ее и част.
Она пока приносит розы,
Но захоти, и жизнь отдаст.

Я жду, исполненный укоров:
Но не веселую жену
Для задушевных разговоров
О том, что было в старину.

И не любовницу: мне скучен
Прерывный шепот, томный взгляд,
И к упоеньям я приучен,
И к мукам горше во сто крат.

Я жду товарища, от Бога
В веках дарованного мне
За то, что я томился много
По вышине и тишине.

И как преступен он, суровый,
Коль вечность променял на час,
Принявши дерзко за оковы
Мечты, связующие нас.

Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?

Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?»
Могу я быть тобой любим?
Ты счастье странное пророчишь
Гортанным голосом твоим.

А я плачу за счастье много,
Мой дом — из звезд и песен дом,
И будет сладкая тревога
Расти при имени твоем.

И скажут: Что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Ее единая улыбка
Рождает этот дивный звон.

И скажут: «То луна и море,
Двояко отраженный свет,—
И после:— О какое горе,
Что женщины такой же нет!»

Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь по-прежнему светла.

Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню.

Ветла чернела на вершине.

Ветла чернела на вершине,
Грачи топорщились слегка,
В долине неба синей-синей
Паслись, как овцы, облака.
И ты с покорностью во взоре
Сказала: Влюблена я в вас –
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.

Я целовал посланья лета,
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.
И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.

Неожиданный и смелый
Женский голос в телефоне,-
Сколько сладостных гармоний
В этом голосе без тела!

Счастье, шаг твой благосклонный
Не всегда проходит мимо:
Звонче лютни серафима
Ты и в трубке телефонной!

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;

Так век за веком – скоро ли, Господь? –
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

Надменный, как юноша, лирик
Вошел, не стучася, в мой дом
И просто заметил, что в мире
Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: «Не люблю».

Как смел он так пахнуть духами!
Так дерзко перстнями играть!
Как смел он засыпать цветами
Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной.
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.

Много есть людей, что, полюбив.

Много есть людей, что, полюбив,
Мудрые, дома себе возводят,
Возле их благословенных нив
Дети резвые за стадом бродят.
А другим – жестокая любовь,
Горькие ответы и вопросы,
С желчью смешана, кричит их кровь,
Слух их жалят злобным звоном осы.
А иные любят, как поют,
Как поют и дивно торжествуют,
В сказочный скрываются приют;
А иные любят, как танцуют.
Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым?
Если ты могла явиться мне
Молнией ослепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней?

Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.

Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.

Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.

Нет, ничего не изменилось.

Нет, ничего не изменилось
В природе бедной и простой,
Все только дивно озарилось
Невыразимой красотой.

Такой и явится, наверно,
Людская немощная плоть,
Когда ее из тьмы безмерной
В час судный воззовет господь.

Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,
С тобою, лишь с тобой одной,
Рыжеволосой, белоснежной
Я стал на миг самим собой.

Ты улыбнулась, дорогая,
И ты не поняла сама,
Как ты сияешь, и какая
Вокруг тебя сгустилась тьма.

О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой, темной судьбе
Ты – крылатый призыв к вышине.

Благородное сердце твое –
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.

Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это – смелые очи твои.

И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.

Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине.
. О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!

Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!

Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.

Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,
И вновь душа пьяна и смятена.

Я брошусь на скрипучую кровать,
Подушка жжет. Нет, мне не спать, а ждать.

И, крадучись, я подойду к окну,
На дымный луг взгляну и на луну.

Вон там, у клумб, вы мне сказали «да»,
О, это «да» со мною навсегда.

И вдруг сознанье бросит мне в ответ,
Что вас покорней не было и нет.

Что ваше «да», ваш трепет, у сосны
Ваш поцелуй — лишь бред весны и сны.

Мы в аллеях светлых пролетали,
Мы напились около воды.
Золотые листья опадали
В синие и сонные пруды.

И причуды, и мечты, и думы
Поверяла мне она свои –
Всё, что может девушка придумать
О ещё неведомой любви.

Говорила: “Да, любовь свободна,
И в любви свободен человек,
Только то лишь сердце благородно,
Что умеет полюбить навек”.

Я смотрел в глаза её большие,
И я видел милое лицо
В рамке, где деревья золотые
С водами слились в одно кольцо.

И я думал: нет, любовь не это.
Как пожар в лесу, любовь в судьбе,
Потому что, даже без ответа,
Я отныне обречён тебе.

Стихи Николая Гумилева о любви

Шестое чувство

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;

Так век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

Ты пожалела, ты простила

Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.

Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.

Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами
Мне, воину, и мне, поэту,

Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.

Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я их петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.

Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну,—
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомленный, я исчезну.

Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.

И не узнаешь никогда ты,
Чтоб в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.

Сады души

Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие, прозрачные бассейны.

Растенья в них, как сны, необычайны,
Как воды утром, розовеют птицы,
И — кто поймет намек старинной тайны?-
В них девушка в венке великой жрицы.

Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили.

И щеки — розоватый жемчуг юга,
Сокровище немыслимых фантазий,
И руки, что ласкали лишь друг друга,
Переплетясь в молитвенном экстазе.

У ног ее — две черные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Ее фламинго плавает в лазури.

Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны.

С тобой я буду до зари

С тобой я буду до зари,
Наутро я уйду
Искать, где спрятались цари,
Лобзавшие звезду.

У тех царей лазурный сон
Заткал лучистый взор;
Они — заснувший небосклон
Над мраморностью гор.

Сверкают в золоте лучей
Их мантий багрецы,
И на сединах их кудрей
Алмазные венцы.

И их мечи вокруг лежат
В каменьях дорогих,
Их чутко гномы сторожат
И не уйдут от них.

Но я приду с мечом своим;
Владеет им не гном!
Я буду вихрем грозовым,
И громом, и огнем!

Я тайны выпытаю их,
Все тайны дивных снов,
И заключу в короткий стих,
В оправу звонких слов.

Промчится день, зажжет закат,
Природа будет храм,
И я приду, приду назад,
К отворенным дверям.

С тобою встретим мы зарю,
Наутро я уйду,
И на прощанье подарю
Добытую звезду.

Рассказ девушки

В вечерний час горят огни…
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони!

Я отдыхала у ворот
Под тенью милой, старой ели,
А надо мною пламенели
Снега неведомых высот.

И в этот миг с далеких гор
Ко мне спустился странник дивный.
В меня вперил он взор призывный,
Могучей негой полный взор.

И пел красивый чародей:
«Пойдем со мною на высоты,
Где кроют мраморные гроты
Огнем увенчанных людей.

Их очи дивно глубоки,
Они прекрасны и воздушны,
И духи неба так послушны
Прикосновеньям их руки.

Мы в их обители войдем
При звуках светлого напева,
И там ты будешь королевой,
Как я могучим королем.

О, пусть ужасен голос бурь
И страшны лики темных впадин,
Но горный воздух так прохладен
И так пленительна лазурь».

И эта песня жгла мечты,
Дарила волею мгновенья
И наряжала сновиденья
В такие яркие цветы.

Но тих был взгляд моих очей,
И сердце, ждущее спокойно,
Могло ль прельститься цепью стройной
Светло-чарующих речей.

И дивный странник отошел,
Померкнул в солнечном сиянье,
Но внятно — тяжкое рыданье
Мне повторял смущенный дол.

В вечерний час горят огни…
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони.

Принцесса

В темных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашел ее рабочий,
Что работал в самой чаще леса.

Он отвел ее в свою избушку,
Угостил лепешкой с горьким салом,
Подложил под голову подушку
И закутал ноги одеялом.

Сам заснул в углу далеком сладко,
Стала тихо тишиной виденья,
Пламенем мелькающим лампадка
Освещала только часть строенья.

Неужели это только тряпки,
Жалкие, ненужные отбросы,
Кроличьи засушенные лапки,
Брошенные на пол папиросы?

Почему же ей ее томленье
Кажется мучительно знакомо,
И ей шепчут грязные поленья,
Что она теперь лишь вправду дома?

…Ранним утром заспанный рабочий
Проводил принцессу до опушки,
Но не раз потом в глухие ночи
Проливались слезы об избушке.

Еще не раз вы вспомните меня

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».

Душа и тело

I
Над городом плывет ночная тишь,
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
«Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью,
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь —
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир, мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный щит,
Холодное презрительное горе.»

II
Закат из золотого стал как медь,
Покрылись облака зеленой ржою,
И телу я сказал тогда: «Ответь
На всё провозглашенное душою».

И тело мне ответило мое,
Простое тело, но с горячей кровью:
«Не знаю я, что значит бытие,
Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне,
Прислушиваться к крикам ястребиным,
Люблю на необъезженном коне
Нестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… Когда глаза
Ее потупленные я целую,
Я пьяно, будто близится гроза,
Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за всё, что взяло и хочу,
За все печали, радости и бредни,
Как подобает мужу, заплачу
Непоправимой гибелью последней.

III
Когда же слово Бога с высоты
Большой Медведицею заблестело,
С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?»
Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознес
И милостиво дерзостным ответил:
«Скажите мне, ужель разумен пес,
Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня,
Меня, кому единое мгновенье —
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,
Пророс главою семью семь вселенных
И для очей которого, как пыль,
Поля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье:
А вы — вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!

Девочка

Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.

Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке тихой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссе.

День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия — чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые —
Для меня этот день не исчез.

Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.

Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?

И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели.
О большой ты мечтала судьбе.

Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.

Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем — только мне одному.

Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир — как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.

И таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.

Лишь ченый бархат, на котором

Лишь ченый бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Её почти поющих глаз.

Её фарфоровое тело
Томит неясной белизной,
Как лапесток сирени белой
Под умирающей луной.

Пусть руки нежно-восковые,
Но кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.

И вся она легка как птица
Осенней ясною порой
Уже готовая проститься
С печальной северной страной

Свидание

Сегодня ты придешь ко мне,
Сегодня я пойму,
Зачем так странно при луне
Остаться одному.

Ты остановишься, бледна,
И тихо сбросишь плащ.
Не так ли полная луна
Встает из темных чащ?

И, околдованный луной,
Окованный тобой,
Я буду счастлив тишиной,
И мраком, и судьбой.

Так зверь безрадостных лесов,
Почуявший весну,
Внимает шороху часов
И смотрит на луну,

И тихо крадется в овраг
Будить ночные сны,
И согласует легкий шаг
С движением луны.

Как он, и я хочу молчать,
Тоскуя и любя,
С тревогой древнею встречать
Мою луну, тебя.

Проходит миг, ты не со мной,
И снова день и мрак,
Но, обожженная луной,
Душа хранит твой знак.

Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но, как луна, всегда светла
Полночная любовь.

Сон (Снилось мне, ты любишь другого)

Застонал от сна дурного
И проснулся тяжко скорбя:
Снилось мне — ты любишь другого
И что он обидел тебя.

Я бежал от моей постели,
Как убийца от плахи своей,
И смотрел, как тускло блестели
Фонари глазами зверей.

Ах, наверно, таким бездомным
Не блуждал ни один человек
В эту ночь по улицам тёмным,
Как по руслам высохших рек.

Вот, стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.

Он обидел тебя, я знаю,
Хоть и было это лишь сном,
Но я всё-таки умираю
Пред твоим закрытым окном.

Любовь

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: «Не люблю».

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной.
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.

5 главных женщин Николая Гумилёва: Вся жизнь в плену чувств

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Главной женщиной в судьбе литератора по праву является Анна Ахматова. Но Николай Гумилёв постоянно жил во власти чувств, никогда не страдал от отсутствия внимания со стороны женщин и щедро посвящал представительницам прекрасного пола свои стихотворения. Среди множества поклонниц были всё же несколько женщин, которые смогли оставить самый яркий след в его сердце. Но при этом Анне Ахматовой, несомненно, было отведено особенное место.

Анна Ахматова

Николаю Гумилёву было 17, Анне Горенко – 14, когда они познакомились в Царском селе. Она стала для будущего поэта настоящим божеством, которое он вознёс на пьедестал своих чувств. Юная прелестница с удовольствием принимала ухаживания Гумилёва, кокетничала с ним и прогуливалась в окрестностях Царского села. Но когда поэт предложил девушке свои руку и сердце, она ответила категоричным отказом. Тогда Николай Гумилёв уехал в Париж, поступил в Сорбонну, но забыть девушку не мог.

Анна, немного потомившись без внимания своего друга юности, решила написать ему письмо. И вот уже влюблённый примчался в Крым, где в то время находилась его возлюбленная вместе со всей семьёй Горенко. Воодушевлённый поэт надеялся: теперь она точно станет его женой. Разочарование было горьким. Анна увидела на берегу погибших дельфинов, сочла это плохим знаком и снова отказала Гумилёву. Он даже попытался покончить жизнь самоубийством, но его спасли.

К моменту возвращения Гумилёва в Петербург, Анна Горенко уже успешно печаталась под фамилией Ахматова. Им волей-неволей приходилось пересекаться и вскоре девушка сменила гнев на милость: в 1910 году Гумилёв и Ахматова стали мужем и женой.

Восемь лет продержался их союз. Но каждый год был в жизни Ахматовой мучением. Супруг, обещавший ей райскую жизнь, очень скоро отправился на поиски новой музы. Укрепить этот брак не смогло даже рождение сына. Впрочем, когда Николай Гумилёв отправился на фронт во время Первой мировой войны, его жена тоже не стала хранить ему верность.

Разочарованная в супруге, уставшая от его бесконечных измен, она нашла утешение в объятиях других мужчин. После возвращения Гумилёва с фронта супруги окончательно расстались. Позже у них были новые встречи и новые семьи. Когда Николай Гумилёв был расстрелян, Анна Ахматова стала называть себя его вдовой, бережно хранила его рукописи, издавала его книги и посвящала свои стихи.

Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак)

Они впервые повстречались в Париже в 1907 году. Это не была любовь с первого взгляда, хотя именно тогда они почувствовали взаимную симпатию. Их сближали воспоминания о любимых местах на родине и возможность непринуждённого общения. Через два года они увиделись вновь, на этот раз в Петербурге. Теперь каждый увидел в этой случайной встрече в Академии художеств особый знак и противостоять этому не видели смысла.

Лизу Дмитриеву нельзя было назвать красавицей, но при этом она была настолько мягкой, простой и отзывчивой, что даже лёгкая хромота на этом фоне казалась незаметной. Николай Гумилёв влюбился и несколько раз делал девушке предложение руки и сердца. Но Лиза неизменно отвечала отказом. Она не желала быть подчинённой воле другого человека, а Гумилёв жаждал именно этого.

Во время совместной поездки Гумилёва и Дмитриевой в мае 1909 года в Крым к Максимилиану Волошину выяснилось: давняя влюблённость Лизы в Максимилиана взаимна. Дмитриева попросила Гумилёва уехать из Коктебеля. Осенью того же года на страницах журнала «Аполлон» стали печатать стихи загадочной Черубины де Габиак. Образ поэтессы был придуман Максимилианом Волошиным и его возлюбленной.

Пренебрежительный отзыв Гумилёва о поэтессе в присутствии Волошина привёл соперников на берег Чёрной речки, где они стрелялись. К счастью, их дуэль обошлась без кровопролития.

Позже Лиза Дмитриева вышла замуж за инженера, а через 10 лет после заключения брака их арестовали и выслали в Екатеринодар. В 1928 году Елизавета Дмитриева скончалась в ссылке в Ташкенте.

Ольга Высотская

Роман поэта с актрисой театра Мейерхольда был бурным и скоротечным. Они познакомились в январе 1912, а спустя год с небольшим Ольга Высотская прервала отношения с Николаем Гумилёвым, не утруждая себя никакими объяснениями. Через несколько месяцев на свет появился Орест. Сына Николай Гумилёв никогда не видел, есть данные, что он даже не знал о его существовании. Орест Николаевич и сам до знакомства со старшим братом Львом Гумилёвым в 1937 году не догадывался о том, кто является его отцом.

Лариса Рейснер

Отношения Николая Гумилёва с Ларисой Рейснер продлились всего полгода. Поэт писал очередной своей музе красивые письма, посвящал поэтические строки и… одновременно ухаживал за Анной Энгельгардт. Лариса Михайловна крайне болезненно пережила разрыв с Гумилёвым и, по мнению биографов, пытаясь избавиться от обиды и пустоты, с головой окунулась в революционную деятельность. Позже пламенная революционерка признается: она никого не любила так, как Николая Гумилёва и простила ему все обиды.

Анна Энгельгардт

Брак между Анной Энгельгардт и Николаем Гумилёвым был заключён зимой 1920 года, когда их дочери Елене было уже больше года. По воспоминаниям современников Анна была девушкой очень милой, однако не отличавшейся особенным умом. Поэт, выходя в свет со своей второй женой, часто просил её помолчать, ибо в молчании она кажется красивее.

Брат Анны Энгельгардт Александр Николаевич считал: Гумилёв совершил ошибку, женившись на его сестре. Девушка, обладавшая привлекательной внешностью, отличалась довольно тяжёлым характером. Это и стало причиной супружеской ссылки Анны. Она жила с матерью и тётей поэта в Бежецке, периодически наведываясь к мужу в Петербург. Но и с родственниками отношения у Анны не складывались: она капризничала и тратила баснословные суммы, присылаемые супругом на содержание.

Позже поэт забрал жену в Петербург, где она служила в каком-то театре. После трагической гибели Гумилёва она не особенно отдавала себя отчёт в постигнувшем её горе. Несколько лет спустя Энгельгардт признавалась: расстроенная вестью о смерти супруга она плохо танцевала в театре. Анна Энгельгардт и дочь поэта Елена скончались от голода во время блокады Ленинграда.

Наследие, личность, судьба Николая Степановича Гумилева — поэта редкой индивидуальности — вызывают сейчас жгучий интерес. Его творчество при жизни автора привлекало чарующей новизной и смелостью, остротой чувств, взволнованной мыслью, личность — мужеством и силой духа. Но долгие десятилетия стихи Гумилева не переиздавались. Имя его лишь изредка упоминалось.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Самые красивые стихи Николая Гумилёва

Николай Гумилев родился 15 апреля в Кронштадте в семье корабельного врача. Свое первое четверостишие он написал в возрасте шести лет, а уже в шестнадцать лет было опубликовано его первое стихотворение «Я в лес бежал из городов…» в «Тифлисском листке».

Серьезное влияние на Гумилева оказали философия Ф. Ницше и стихи символистов, которые изменили представление юного поэта на мир и его движущие силы. Под впечатлением от новых знаний он пишет первый сборник – «Путь конквистадоров», где уже показывает свой собственный узнаваемый стиль.

Уже в Париже выходит второй сборник стихов Гумилева под названием «Романтические стихи», посвященный возлюбленной Анне Горенко. Книга открывает период зрелого творчества Гумилева и собирает первые повалы поэту, в том числе и от своего учителя Валерия Брюсова.

Следующим переломным моментом в творчестве Гумилева становится создание «Цеха поэтов» и собственной эстетической программы, акмеизма. Поэма «Блудный сын» закрепляет за поэтом репутацию «мастера» и одного из самых значительных современных авторов. Далее последует множество талантливых произведений и бесстрашных поступков, которые навсегда впишут имя Гумилева в историю русской литературы.

Жираф (1907)

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай. далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

(1917)

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: “Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею”.

Мне снилось: мы умерли оба. (1907)

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены радом.

Когда мы сказали: “Довольно”?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены радом.

Вечер (1908)

Еще один ненужный день,
Великолепный и ненужный!
Приди, ласкающая тень,
И душу смутную одень
Своею ризою жемчужной.

И ты пришла. Ты гонишь прочь
Зловещих птиц — мои печали.
О, повелительница ночь,
Никто не в силах превозмочь
Победный шаг твоих сандалий!

От звезд слетает тишина,
Блестит луна — твое запястье,
И мне опять во сне дана
Обетованная страна —
Давно оплаканное счастье.

Нежно-небывалая отрада (1917)

Шестое чувство (1920)

Мне снилось (1907)

Когда мы сказали: «Довольно»?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Много есть людей, что, полюбив… (1917)

Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым?

Волшебная скрипка (1907)

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.

Современность (1911)

Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
Что-то ярко светило — фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.

Сонет (1918)

Порою в небе смутном и беззвездном
Растет туман. но я смеюсь, и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.

Дон Жуан (1910)

Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.

Камень (1908)

Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!

Стихи о любви Николая Гумилева

Здесь собраны все стихи русского поэта Николай Гумилев на тему Стихи о любви.

I. Военная Носороги топчут наше дурро, Обезьяны обрывают смоквы, Хуже обезьян и носорогов.

Я ребенком любил большие, Медом пахнущие луга, Перелески, травы сухие И меж трав бычачьи рога.

I Над городом плывет ночная тишь, И каждый шорох делается глуше, А ты, душа, ты всё-таки молчишь.

Из букета целого сиреней Мне досталась лишь одна сирень, И всю ночь я думал об Елене, А потом томился целый день.

На утре памяти неверной Я вспоминаю пестрый луг, Где царствовал высокомерный, Мной обожаемый индюк.

Когда, изнемогши от муки, Я больше ее не люблю, Какие-то бледные руки Ложатся на душу мою.

В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы. Из земли за корнем корень выходил, Точно руки обитателей могил.

Любовь их душ родилась возле моря, В священных рощах девственных наяд, Чьи песни вечно-радостно звучат, С напевом струн, с игрою ветра споря.

Надменный, как юноша, лирик Вошел, не стучася, в мой дом И просто заметил, что в мире Я должен грустить лишь о нем.

Валентин говорит о сестре в кабаке, Выхваляет ее ум и лицо, А у Маргариты на левой руке Появилось дорогое кольцо.

Много есть людей, что, полюбив, Мудрые, дома себе возводят, Возле их благословенных нив Дети резвые за стадом бродят.

Старый бродяга в Аддис-Абебе, Покоривший многие племена, Прислал ко мне черного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов.

Жрец решил. Народ, согласный С ним, зарезал мать мою: Лев пустынный, бог прекрасный, Ждет меня в степном раю.

Я пойду гулять по гулким шпалам, Думать и следить В небе желтом, в небе алом Рельс бегущих нить.

Однообразные мелькают Всё с той же болью дни мои, Как будто розы опадают И умирают соловьи.

На таинственном озере Чад Посреди вековых баобабов Вырезные фелуки стремят На заре величавых арабов.

Следом за Синдбадом-Мореходом В чуждых странах я сбирал червонцы И блуждал по незнакомым водам, Где, дробясь, пылали блики солнца.

Свежим ветром снова сердце пьяно, Тайный голос шепчет: «Все покинь!» Перед дверью над кустом бурьяна Небосклон безоблачен и синь.

Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла. Мы, увы, со змеями не схожи, Мы меняем души, не тела.

Когда я кончу наконец Игру в cache-cache со смертью хмурой, То сделает меня Творец Персидскою миниатюрой.

Уронила девушка перстень В колодец, в колодец ночной, Простирает легкие персты К холодной воде ключевой.

Пусть будет стих твой гибок, но упруг, Как тополь зеленеющей долины, Как грудь земли, куда вонзился плуг, Как девушка, не знавшая мужчины.

Мы в аллеях светлых пролетали, Мы летели около воды, Золотые листья опадали В синие и сонные пруды.

На русалке горит ожерелье И рубины греховно-красны, Это странно-печальные сны Мирового, больного похмелья.

Моя любовь к тебе сейчас – слоненок, Родившийся в Берлине иль Париже И топающий ватными ступнями По комнатам хозяина зверинца.

Углубясь в неведомые горы, Заблудился старый конквистадор, В дымном небе плавали кондоры, Нависали снежные громады.

Я жду, исполненный укоров: Но не веселую жену Для задушевных разговоров О том, что было в старину.

Мой старый друг, мой верный Дьявол, Пропел мне песенку одну: “Всю ночь моряк в пучине плавал, А на заре пошел ко дну.

Это было не раз, это будет не раз В нашей битве глухой и упорной: Как всегда, от меня ты теперь отреклась, Завтра, знаю, вернёшься покорной.

Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны.

Я конквистадор в панцире железном, Я весело преследую звезду, Я прохожу по пропастям и безднам И отдыхаю в радостном саду.

О Романсе на стихи Н. Гумилева с комментариями

Ответ мой не краток – это диалог с автором комментария, Татьяной Тареевой, поэтому выношу его за пределы “кулис”: возможно, будут еще мнения, а в пользу чьей стороны – неважно! Каждый вправе выразить свое личное мнение.

Прежде всего хочу поблагодарить Татьяну Тарееву за высказанное мнение на стихотворение Гумилева “Однообразные мелькают. ” Приведу сам комментарий:

“Я читаю текст Гумилёва как размышление, мечтание, душевные метания-поиск любви. Когда томит ожидание, открыт и ищет ответного взгляда взгляд романтика.
Но ответа не находит, хотя вроде бы всё рядом, здесь, вот-вот

ОТСЮДА И
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая (ПРОПУЩЕНОЕ СЛОВО -“ПЕЧАЛИТЬСЯ”) любовь”
===============

Мои размышления в эссе касались стихотворения Гумилева, ставшего прекрасным романсом, в исполнении Н. Носкова: “Однообразные мелькают. ” Для удобства, чтобы текст был перед глазами, выкладываю снова стихи Н. Гумилева:

Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.

Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под её атласной кожей
Бежит отравленная кровь.

И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети,
Пойдём на горные хребты,

Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мёртвых соловьёв.

=======
Татьяна поделилась своим прочтением, и ничего странного нет в том, что наши прочтения не совпадают. Даже у великих критиков они бывают разными. А мы – не великие, просто выражаем каждый свое мнение. У Татьяны – прочтение одно, у меня – немного другое. Одни и те же стихи мы часто воспринимаем по-разному, со своими нюансами, и это нормально, а может и хорошо.

По моему мнению, в этих стихах Гумилева читается крик раненой души, взволнованный монолог, а если диалог, то с самим собой, своей любовью. Это, я бы даже сказала, крик души о нестерпимой боли – от неразделенной, отвергнутой любви: “однообразные мелькают все с той же болью дни мои” – слышится лишь песнь о невыносимой боли.
По биографии поэта: в это время как раз решается вопрос о месте его службы, приказа начальства еще нет, он абсолютно свободен от дел, потому и “однообразные мелькают дни”, но. с болью от безысходной любви!

Поиска любви лично я здесь не вижу: любовь уже найдена, но “не утолена”! У его возлюбленной Елены Дюбуше есть жених- американец, за которого она собирается замуж. Об этом известно из биографических фактов о жизни поэта Н. Гумилева в этот период: июне-июле 1917г.
Мне думается, здесь в чистом виде любовная лирика. В философской обычно есть размышления, какие-то выводы -“открытия”, диалоги с кем-то, часто вопросительные знаки, обращения.
Здесь же – пронзительная констатация факта неразделенной любви, если говорить языком канцелярским.

Ярко выраженная Философская любовная лирика – это вот, для примера:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.

Он мне шепчет: «Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?

«Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
(и далее там. )

——-
Но если и есть здесь “размышления” у Гумилева, то они выражены слишком тонко, лишь намеком, и в этом смысле я бы согласилась с Татьяной. И еще с тем, что пропущен глагол “печалиться”, что так верно подметила и высказала она. Но прилепить его некуда, а потому. И это лишь моя версия: возможно, стихотворение уже сложилось в душе поэта именно в таком виде, душа его выразила настроение именно такими словами, таким текстом, и он не стал его менять, поэтому допущена погрешность в смысле правил грамматики. Но это пережить можно. Хотя, по большому счету, – правила грамматики едины для всех: для поваров, инженеров и поэтов. На мой взгляд, потому и есть некоторая “шероховатость” в тексте этой строки. Но это лишь мое частное мнение, никто не обязан с ним соглашаться. А главное – стихи прекрасны, музыкальны, пронзительны.

Что касается посвящения данного стихотворения, кому оно адресовано, то – после прочтения за пять месяцев массы мемуаров, писем, документов, публикаций, появившихся после 2008 года, – я поменяла свою точку зрения. Эссе было выложено мною на Прозе.ру 19 февраля: я не знала тогда, что прозаические вещи можно выкладывать и здесь, поэтому только на днях выложила, кое-что добавив туда.
Так вот, теперь я считаю , что посвящено оно было Елене Дюбуше, а не А. Ахматовой, к чему я склонялась тогда. К бывшей жене он, конечно, всегда питал дружеские и родственные чувства, но уже не было той страсти к ней, что пылала когда-то в его сердце: любовь не утолена полностью, но страсть угасла. Зато она вспыхивала время от времени к другим женщинам, в данном случае к Е. Дюбуше, “синей звезде”, как он ее прозвал. И страсть эта была довольно-таки сильной, судя по стихам к ней! Ей,”звезде” того периода его жизни, и посвящено это стихотворение, входящее в поэтический цикл Гумилева “К синей звезде”.

Обоснование моему мнению – необычайно ценная и интересная публикация

Евгения Степанова, Андрея Устинова

“Николай Гумилев — встречи в Париже в 1917–1918 годах”

(По материалам архивов Михаила Ларионова и Глеба Струве)

Приведу фрагменты из нее:

“Мемуарные письма Ларионова к Струве остаются единственным достоверным свидетельством повседневной, не связанной с военной службой жизни поэта в Париже. Там же Ларионов вспоминает и серию альбомов, куда Гумилев записывал свои стихи: «В начале лета 1917 г. мы были в Париже. Альбом Николая Степановича, помеченный 1916 г., был начат им в Петербурге, но только начат — все, что там переписанного и заново написанного, относится к 1917 году66. Мы с Николаем Степановичем видались каждый день почти до его отъезда в Лондон. Подобный альбом им был переписан и подарен Елене Карловне Дюбуше (дочь известного хирурга), в замужестве мадам Ловель (теперь американка).

Здесь Ларионов вспоминает главное парижское увлечение Гумилева. Судя по всему, он познакомился с Еленой Карловной Дюбуше в первые же дни пребывания в городе. Это был — «служебный роман». Как следует из архивных документов, Е.К.Дюбуше работала в Русской военной миссии, одно время — переписчицей, позже — секретарем при санитарном отделении. Ее служба там началась до появления Гумилева в Париже и продолжилась после его отъезда в Лондон в январе 1918 года. Так как до сих пор одним из «темных мест» в поисках наследия Гумилева остается судьба «Альбома Дюбуше», подаренного поэтом на память своей возлюбленной, для возможных дальнейших изысканий расскажем все, что известно о его владелице.
(далее следует родословная Е. Дюбуше – Л.С.)

Здесь М.Ларионов точно подметил творческую особенность Гумилева: писать стихи его неуклонно вдохновляло чувство «неразделенной любви». Именно поэтому самый обширный свод любовных стихотворений 1905–1909 годов посвящен, в основном, Анне Горенко. Как и для многих поэтов, по лирике Гумилева можно составить его «донжуанский список», приводить который мы здесь не станем.

В Париже он тоже столкнулся с «безответной любовью», благодаря чему возник замечательный лирический цикл из 34 стихотворений «К синей звезде», из которого 10 стихотворений, в переработанном виде, Гумилев год спустя включил в сборник «Костер». Эти 10 и еще 17 стихотворений были записаны в оставленный Б.Анрепу «Парижский альбом», а 7 стихотворений попали только в «Альбом Дюбуше». Одно из них посвящено самому альбому, возможно, до сих пор хранящемуся в семье парижской возлюбленной. ”
————-

Только представьте, уважаемые читатели, – 34 стихотворения посвящены этой “синей звезде”, Елене Дюбуше! Почти столько же, вернее, чуть более посвятила Анна Ахматова своей великой любви – Б. Анрепу. Интересное совпадение!)

Очень советую любителям поэзии Н. Гумилева прочитать указанную публикацию архивных материалов Е. Степанова и А. Устинова. Она довольно объемная, но необычайно интересная по информации в ней. К сожалению, ссылки здесь удаляют, поэтому не могу ее выложить. Но кому интересно, можно погуглить с именами указанных авторов и названием публикации.

Еще раз благодарю Татьяну Тарееву за высказанное мнение и подсказанный нюанс насчет глагола “печалиться” (я недодумалась)! Благодарю и за неравнодушие: было свое мнение – Татьяна его высказала и отстаивала!) Жаль только, что первый комментарий она удалила. Возможно, в этом моя вина, приношу уважаемой Татьяне свои извинения!)