Игорь Северянин
106 цитат 4 подписчика
И́горь Северя́нин (большую часть литературной деятельности автор предпочитал написание Игорь-Северянин; настоящее имя — И́горь Васи́льевич Лотарёв; 4 (16) мая 1887, Санкт-Петербург — 20 декабря 1941, Таллин) — русский поэт «Серебряного века». Википедия.
Если вы встретите женщину тихую,
Точно идущую в шорохах сна,
С сердцем простым и с душою великою,
Знайте, что это — она!
Если вы встретите женщину чудную,
Женщину, чуткую, точно струна,
Чисто живущую жизнь свою трудную,
Знайте, что это — она!
Если увидите вы под запискою
Имя прекрасней, чем жизнь и весна,
Знайте, что женщина эта — мне близкая,
Знайте, что это — она!
Мы живем, точно в сне неразгаданном, на одной из удобных планет, много есть чего вовсе не надо нам, а того что нам хочется-нет!
В августе
Есть в тихом августе, мечтательном и кротком,
Такая мягкая, певучая печаль,
Что жаль минувшего, мелькнувшего в коротком,
Что сердце просится: «к забвению причаль».
Мне вспоминаются, туманны и бессвязны,
Обрывки августов, их встречи, их уход…
И для души моей они однообразны,
Как скалам озера — проплывший пароход…
Не завидуй другу, если друг богаче,
Если он красивей, если он умней.
Пусть его достатки, пусть его удачи
У твоих сандалий не сотрут ремней…
Двигайся бодрее по своей дороге,
Улыбайся шире от его удач:
Может быть, блаженство — на твоем пороге,
А его, быть может, ждут нужда и плач.
Плачь его слезою! Смейся шумным смехом!
Чувствуй полным сердцем вдоль и поперек!
Не препятствуй другу ликовать успехом:
Это — преступление! Это — сверхпорок!
1909
… показать весь текст …
Встречаются, чтоб расставаться,
Влюбляются, чтоб разлюбить.
Мне хочется расхохотаться
И разрыдаться, и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы,
Мечтают, чтоб клянуть мечты…
О, горе тем, кому понятны
Все наслаждения тщеты.
В деревне хочется столицы…
В столице хочется души…
И всюду человечьи лица
Бесчеловеческой души…
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота…
… показать весь текст …
..Оригинал, ты потускнел от копий.
Быть может, и любит, да только не скажет…
Да только не скажет и чувств не покажет.
А раз не покажет — так что в этом толку.
Да, что в этом толку — любить втихомолку.
Надеждой терзает, надеждой тревожит…
А может быть вовсе не любит? Быть может!
Всех женщин все равно не перелюбишь,
Всего вина не выпьешь все равно…
Неосторожностью любовь погубишь:
Раз жизнь одна, и счастье лишь одно.
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
О ЖЕНЩИНЕ
У женщины должен быть лунный характер,
И чтобы в ней вечно сквозила весна,
Манящая с нею кататься на яхте —
Качели солено-зеленого сна…
И ревность должна ее быть невесомой,
И верность должна ее быть, как гранит.
О, к ласковой, чуткой, влекуще-влекомой
Мужчина всегда интерес сохранит!
За женственность будет любить голубую,
За желтые, синие солнышки глаз.
Ах, можно ли женщину бросить такую,
Которая всячески радует вас.
Сегодня « красные», а завтра « белые» —
Ах, не материи! Ах, не цветы!—
Людишки гнусные и озверелые,
Мне надоевшие до тошноты.
Сегодня пошлые и завтра пошлые,
Сегодня жулики и завтра те ж,
Они, бывалые, пройдохи дошлые,
Вам спровоцируют любой мятеж.
Идеи вздорные, мечты напрасные,
Что в «их» теориях — путь к Божеству.
Сегодня « белые», а завтра « красные» —
Они бесцветные по существу.
ЗОВУЩАЯСЯ ГРУСТЬЮ
Как женщина пожившая, но все же
Пленительная в устали своей,
Из алых листьев клена взбила ложе
Та, кто зовется Грустью у людей…
И прилегла — и грешно, и лукаво
Печалью страсти гаснущей влеча.
Необходим душе моей — как слава! —
Изгиб ее осеннего плеча…
Петь о весне смолкаем мы с годами:
Чем ближе к старости, тем все ясней,
Что сердцу ближе весен с их садами
Несытая пустынность осеней…
Душа — цветник,
А ум — садовник…
Валентина
Валентина, сколько счастья !
Валентина, сколько жути !
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландалета, девушками окружённый,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу и, тобой заворожённый,
На мгновенье задержался, созерцая твой извив.
Ты зашла ко мне в антракте (не зови его пробелом)
С красной розой, с тайной грёзой, с бирюзовою грозой
Глаз в…
… показать весь текст …
Избранные стихи Игоря-Северянина
PRELUDE II
Мои стихи – туманный сон.
Он оставляет впечатление.
Пусть даже мне неясен он, –
Он пробуждает вдохновение.
О люди, дети мелких смут,
Ваш Бог – действительность угрюмая.
Пусть сна поэта не поймут, –
Его почувствуют, не думая.
СОНЕТ
Пейзаж ее лица, исполненный так живо
Вибрацией весны влюбленных душ и тел,
Я для грядущего запечатлеть хотел:
Она была восторженно красива.
Живой душистый шелк кос лунного отлива
Художник передать бумаге не сумел.
И только взор ее, мерцавший так тоскливо,
С удвоенной тоской, казалось, заблестел.
И странно: сделалось мне больно при портрете,
Как больно не было давно уже, давно.
И мне почудился в унылом кабинете
Печальный взор ее, направленный в окно.
Велик укор его, и ряд тысячелетий
Душе моей в тоске скитаться суждено.
МАЛЕНЬКАЯ ЭЛЕГИЯ
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне.
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день – и было скучно,
Как все, что только не во сне.
В ПАРКЕ ПЛАКАЛА ДЕВОЧКА
В парке плакала девочка: “Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка –
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю. “
И отец призадумался, потрясённый минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
СТАНСЫ
Счастье жизни – в искрах алых,
В просветленьях мимолётных,
В грёзах ярких, но бесплотных,
И в твоих глазах усталых.
Горе – в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья горе.
ТЫ ВЫШЛА В САД .
Ты вышла в сад, и ты идёшь по саду,
И будешь ты до вечера в саду.
Я чувствую жестокую досаду,
Что я с тобой по саду не иду.
О, этот сад! Он за морскою далью.
Он за морскою далью, этот сад.
Твои глаза, налитые печалью,
Ни в чьи глаза – я знаю – не глядят.
Я вижу твой, как мой ты видишь берег,
Но – заколдованы на берегах –
Ты не придёшь кормить моих форелек,
А я понежиться в твоих цветах.
Что море нам! Нас разделяют люди
И не враги, а что страшней – друзья,
Но будет день – с тобой вдвоём мы будем,
Затем, что нам не быть вдвоём нельзя!
КАРЕТКА КУРТИЗАНКИ
Каретка куртизанки, в коричневую лошадь,
По хвойному откосу спускается на пляж.
Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить, –
Блюстителем здоровья назначен юный паж.
Кудрявым музыкантам предложено исполнить
Бравадную мазурку. Маэстро, за пюпитр!
Удастся ль душу дамы восторженно омолнить
Курортному оркестру из мелодичных цитр?
Цилиндры солнцевеют, причёсанные лоско
И дамьи туалеты пригодны для витрин.
Смеётся куртизанка. Ей вторит солнце броско.
Как хорошо в буфете пить “крем-де-мандарин”!
За чем же дело встало? – к буфету, черный кучер!
Гарсон, сымпровизируй блестящий файв-о-клок.
Каретка куртизанки опять все круче, круче,
И паж к ботинкам дамы, как фокстерьер прилёг.
В ПЯТИ ВЕРСТАХ ПО ПОЛОТНУ
Весело, весело сердцу! Звонко, душа, освирелься!
Прогрохотал искромётно и эластично экспресс.
Я загорелся восторгом! Я загляделся на рельсы!
Дама в окне улыбалась, дама смотрела на лес.
Ручкой меня целовала. Поздно! Но как же тут “раньше”?
Эти глаза . вы – фиалки! Эти глаза. вы – огни!
Солнце, закатное солнце! Твой дирижабль оранжев!
Сяду в него – повинуйся – поезд любви обгони!
Кто и куда? – Не ответит. Если и хочет, не может.
И не догнать, и не встретить. Грёза – сердечная моль.
Все, что находит – теряет сердце мое . Боже, боже!
Призрачный промельк экспресса дал мне чаруйную боль.
Позовите меня, – я прочту вам себя,
Я прочту вам себя, как никто не прочтёт.
Как никто не прочтёт, даже нежно любя,
Даже нежно любя. Но причем здесь почёт!
Вы поймете тогда, как я мал и велик,
Вдохновенье мое вы поймёте тогда.
Кто не слышал меня, тот меня не постиг,
Никогда-никогда, никогда-никогда!
РЕСКРИПТ КОРОЛЯ
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королём поэтов
На зависть нудной мошкаре.
Меня не любят корифеи –
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.
Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим – любовь и песнопенья! –
Недосягаемым стихам.
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убеждён,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
В душе – порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королём поэтов –
Да будет подданным светло!
УВЕРТЮРА
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
Январь 1915. Петроград.
ИГОРЬ-СЕВЕРЯНИН
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нём толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто.
Фокстрот, кинематограф и лото –
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто?
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлёт в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над всею первенствующей планетой.
Он – в каждой песне им от сердца спетой,
Иронизирующее дитя.
В ДЕРЕВУШКЕ У МОРЯ
В деревушке у моря, где фокстрота не танцуют,
Где политику гонят из домов своих метлой,
Где целуют не часто, но зато когда целуют,
В поцелуях бывают всей нетронутой душой;
В деревушке у моря, где избушка небольшая
Столько чувства вмещает, где – прекрасному сродни –
В город с тайной опаской и презреньем наезжая
По делам неотложным, проклинаешь эти дни;
В деревушке у моря, где на выписку журнала
Отдают сбереженья грамотные рыбаки
И которая гневно кабаки свои изгнала,
Потому что с природой не соседят кабаки;
В деревушке у моря, утопающей весною
В незабвенной сирени, аромат чей несравним, –
Вот в такой деревушке, над отвесной крутизною,
Я живу, радый морю, гордый выбором своим!
Поэза VILLA MON REPOS **
Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И, расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатилось к мясу в шляпе с большим пером.
Мясо ласкало мясо, и отдавалось мясу,
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.
** VILLA MON REPOS – убежище моего покоя (фр.)
1921. Ревель.
НЕ БОЛЕЕ ЧЕМ СОН
Мне удивительный вчера приснился сон:
Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.
Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.
И слёзы капали. И вился русый локон.
И больше ничего мой сон не содержал.
Но, потрясённый им, взволнованный глубоко,
Весь день я думаю, встревоженно дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока.
ОТЛИЧНОЙ ОТ ДРУГИХ
Ты совсем не похожа на женщин других:
У тебя в меру длинные платья,
У тебя выразительный, сдержанный стих
И выскальзывание из объятья.
Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей
И волос не стрижёшь в жертву моде.
Для тебя есть Смирнов, но и есть соловей,
Кто его заменяет в природе.
Ты способна и в сахаре выискать “соль”,
Фразу – в только намёкнутом слове.
Ты в Ахматовой ценишь бессменную боль,
Стилистический шарм в Гумилёве.
Для тебя, для гурманки стиха, острота
Сологубовского триолета,
И, что Блока не поцеловала в уста,
Ты шестое печалишься лето.
А в глазах оздоравливающих твоих –
Ветер с моря и поле ржаное.
Ты совсем не похожа на женщин других,
Потому мне и стала женою.
КАК ХОРОШО.
Как хорошо, что вспыхнут снова эти
Цветы в полях под небом голубым!
Как хорошо, что ты живёшь на свете
И красишь мир присутствием своим!
Как хорошо, что в общем вешнем шуме
Милей всего твой голос голубой,
Что, умирая, я ещё не умер
И перед смертью встретился с тобой!
В ПУТИ
Иду, и с каждым шагом рьяней
Верста к версте – к звену звено.
Кто я ? Я – Игорь Северянин,
Чьё имя смело, как вино!
И в горле спазмы упоенья,
И волоса на голове
Приходят в дивное движенье,
Как было некогда в Москве.
Там были церкви златоглавы
И души хрупотней стекла.
Там жизнь моя в расцвете славы,
В расцвете славы жизнь текла.
Вспенённая и золотая!
Он горек, мутный твой отстой.
И , сам себе себя читая,
Версту глотаю за верстой!
КЛАССИЧЕСКИЕ РОЗЫ
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы.
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране.
Как хороши, как свежи были розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут – уже стихают грозы
Вернуться в дом Россия ищет троп.
Как хороши, как свежи будут розы
Моей страной мне брошенные в гроб!
ПРИМИТИВА
Я слишком далеко зашел,
Полушутя, полусерьёзно.
Опомниться еще не поздно:
Недаром я тебя нашёл.
Всё на поэзию валить –
Ах, значит ли всегда быть правым?
И с помышлением лукавым
Тебя мне можно ль заслужить?
Я жил все годы как-нибудь,
Как приходилось, без отчёта.
Я тяготился, от чего-то
Себя стараясь обмануть.
Халатность это или лень –
Я не задумывался много
И, положась на милость Бога,
Всё верил в поворотный день.
Я знал, что ты ко мне придешь
С твоим лицом, с твоей душою,
И наглумишься надо мною
За всю мою былую ложь.
Сначала будет грусть и тишь,
И боль, и стыд в душе поэта.
Потом я “обновлюсь”. За это
Ты праведно меня простишь. 1915
ПОЭЗА О ЛЮДЯХ
Разве можно быть долго знакомым с людьми?
И хотелось бы, да невозможно! –
Всё в людских отношеньях тревожно:
То подумай не так, то не эдак пойми.
Я к чужому всегда подходил всей душой:
Откровенно, порывно, надежно.
И кончалось всегда неизбежно
Это тем, что чужим оставался чужой.
Если малый собрат мне утонченно льстит,
Затаённо его презираю.
Но несноснее группа вторая :
Наносящих, по тупости, много обид.
И обижен-то я не на них: с них-то что
И спросить, большей частью ничтожных?!
Я терзаюсь в сомнениях ложных:
Разуверить в себе их не может никто!
И останется каждый по-своему прав,
Для меня безвозвратно потерян.
Я людей не бегу, но уверен,
Что с людьми не встречаются, их не теряв.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая
В оскобляемый водкой хрусталь.
И вздохнул я словами: “Так вот ты какая:
Вся такая, как надо!” В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую,
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая,
Ошибаясь, моля и грозя.
Но писать после слов, вроде: “Вот ты какая:
Вся такая, как надо!” – нельзя.
18 апреля 1940 (Нарва-Йыесуу)
ГУРМАНКА
(сонет) Ты ласточек рисуешь на меню,
Взбивая сливки к тертому каштану.
За это я тебе не изменю
И никогда любить не перестану.
Все жирное, что угрожает стану,
В загоне у тебя. Я не виню,
Что петуха ты знаешь по Ростану
И вовсе ты не знаешь про свинью.
Зато когда твой фаворит арапчик
Подаст с икрою паюсною рябчик,
Кувшин шабли и стерлядь из Шексны,
Пикантно сжав утонченные ноздри,
Ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры,
Приняв ту дрожь за веянье весны.
“О Женщине! И не только. ” — Игорь СЕВЕРЯНИН “о новобрачности” утончённых дам
“Для утончённой женщины ночь всегда новобрачная!”
И.Северянин
Северянин, Игорь Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 19 февраля 2019; проверки требуют 5 правок. Перейти к навигации Перейти к поиску
Родился в Петербурге в доме номер 66 на Гороховой улице 4 (16) мая 1887 года в семье капитана I-го железнодорожного батальона (впоследствии полка) Василия Петровича Лотарёва (1860 — 10.06.1904, Ялта). Мать, Наталья Степановна Лотарёва (185? — 13 ноября 1921, Эстония, Тойла), урождённая Шеншина (дочь предводителя дворянства Щигровского уезда Курской Губернии Степана Сергеевича Шеншина), по первому браку Домонтович (вдова генерал-лейтенанта Г. И. Домонтовича). По линии матери Игорь Лотарёв находился в родстве с поэтом Афанасием Фетом (Шеншиным). Родство с историком Н. М. Карамзиным, о котором упоминает сам поэт, не подтверждено. Раннее детство прошло в Петербурге. После разрыва отношений между родителями жил в имении дяди Михаила Петровича Лотарёва (1854—1925) «Владимировке» или в имении тётки Елизаветы Петровны Лотарёвой (1850—1918) «Сойвола» на реке Суда в Новгородской губернии (ныне Вологодская область), под Череповцом. В имении «Владимировка» находится музей Игоря Северянина.
В автобиографической справке, Северянин напишет: «Образование получил в Череповецком реальном училище. Лучшее воспоминание: директор кн. Б. А. Тенишев, добрый, весёлый, остроумный»[5]. В училище он окончил четыре класса. В 1904 году уехал к отцу в Манчжурию в город Дальний, также некоторое время жил в Порт-Артуре (Люйшунь). Накануне Русско-японской войны вернулся в Петербург, к матери, с которой проживал в доме сводной сестры Зои, урождённой Домонтович (Средняя Подьяческая, 5).
Первые публикации в периодических изданиях Игорь Лотарёв подписывал псевдонимами «Граф Евграф д’Аксанграф» (фр. accent grave), «Игла», «Мимоза». Регулярно публиковаться начал с 1904 года: «К предстоящему выходу Порт-Артурской эскадры. Стихотворение»; «Гибель „Рюрика“. Стихотворение»; «Подвиг „Новика“. К крейсеру „Изумруд“. Стихотворения». Однако, днем начала литературной деятельности считал публикацию в Повременном издании для солдат и народа «Досуг и дело», которое редактировал генерал-лейтенант С. П. Зыков в феврале 1905 года и ежегодно отмечал дату, начиная с 1925 года. В 1925 году в Тарту (Эстония) вышли два романа в стихах («Колокола собора чувств», «Роса оранжевого часа»), приуроченных к 20-й годовщине со дня начала литературной деятельности. В марте 1940 года в Таллине событие отмечалось в последний раз.
Всего поэт издал за свой счёт 35 брошюр, которые предполагал позже объединить в «Полное собрание поэз». Первые 8 брошюр (девятая брошюра «Сражение при Цусиме» получила цензурное разрешение, но не была напечатана) автор предполагал объединить в цикл «Морская война». Первые 15 изданий подписаны гражданским именем поэта, последующие 20 псевдонимом «Игорь-Северянин». Появление псевдонима связано со знакомством и последующей дружбой с поэтом старшего поколения Константином Михайловичем Фофановым в ноябре 1907 года в Гатчине. Авторская версия псевдонима без разделения на имя и фамилию — «Игорь-Северянин» это акт инициации (рождение «поэта»), оберег и мифологема. Сложный псевдоним является фактом культурного и литературного процесса в России в начале XX века. Константина Фофанова и рано умершую Мирру Лохвицкую Игорь-Северянин считал своими предтечами.
Одну из брошюр Игоря-Северянина писатель Иван Наживин привёз в имение Льва Толстого «Ясная поляна». Комментарий писателя о стихотворении «Хабанера II» Наживин предал огласке в прессе:
«Чем занимаются, чем занимаются… И это — литература? Вокруг — виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них — упругость пробки…»[6]
От эгофутуризма до «короля поэтов»
«Страх перед смертью, так неожиданно обрывающей нить жизни, желание чем-нибудь продлить своё кратковременное существование, заставил человека создать религию и искусство. Смерть создала поэзию. (…) Природа создала нас. В своих действиях и поступках мы должны руководствоваться только Ею. Она вложила в нас эгоизм, мы должны развивать его. Эгоизм объединяет всех, потому что все эгоисты». («Оранжевая Урна» Альманах памяти Фофанова.) Игорь-Северянин покинул группу эго-футуристов менее чем через год, пояснив, что задачу «Я — в будущем» он выполнил. Расставание с эго-футуристами было ознаменовано скандалом:
«Константин Олимпов в печати оклеветал меня. Я прощаю его: мое творчество доказательно. Теперь, когда для меня миновала надобность в доктрине: „я в будущем“, и, находя миссию моего Эго-Футуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад. (…) Смелые и сильные, от вас зависит стать Эго-Футуристами!» («Открытое письмо Игоря-Северянина», 23 октября 1912 года.) Первый большой сборник стихов Игоря-Северянина «Громокипящий кубок» (1913) вышел в издательстве Сергея Соколова (Кречетова) «Гриф». Предисловие к сборнику написал Фёдор Сологуб: «Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, лёгкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны». В сквозной нумерации поэта сборник получил статус первого тома.
Дебют Игоря-Северянина в Петербурге состоялся в октябре 1912 года в Салоне Сологуба на Разъезжей улице, а уже 20 декабря в Москве в Обществе свободной эстетики у Валерия Брюсова. В марте 1913 года Игорь-Северянин принимает участие в турне Фёдора Сологуба по западу и югу России: Минск, Вильно, Харьков, Екатеринослав, Одесса, Симферополь, Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Баку, Тифлис, Кутаис. К 1918 году поэт принял участие в 48 концертах и 87 дал лично (всего 135).
В ноябре 1913 года Игорь-Северянин и Владимир Маяковский дважды выступают вместе: 16 ноября на вечеринке вологодского землячества в зале Высших Петербургских женских курсов и 29 ноября на вечере в зале «Соляного городка». Знаменитое турне поэтов по югу России в январе 1914 года организовал Вадим Баян (Владимир Иванович Сидоров)[7]. Афиша гласила:
«ПЕРВАЯ ОЛИМПИАДА РОССИЙСКОГО ФУТУРИЗМА. Поведет состязающих ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ II. СОСТЯЗАЮТСЯ Вадим Баян (стихи), Игорь Северянин (поэзы), Давид Бурлюк (стихи), Владимир Маяковский (стихи и куски трагедии, шла в Петербурге, театр Комиссаржевской)».
“…он вышел нераскрашенный и одетый в благопристойный сюртук, Был аккуратно приглажен. Удлинённое лицо интернационального сноба. В руке лилия на длинном стебле. Встретили его полным молчанием. Он откровенно запел на определённый отчётливый мотив. Это показалось необыкновенно смешным. Вероятно, действовала полная неожиданность такой манеры. (…) Смешил хлыщеватый, завывающий баритон поэта, носовое, якобы французское произношение. Все это соединялось с презрительной невозмутимостью долговязой фигуры, со взглядом, устремлённым поверх слушателей, с ленивым помахиванием лилией, раскачивающейся в такт словам. Зал хохотал безудержно и вызывающе. Люди хватались за головы. Некоторые, измученные хохотом, с красными лицами бросались из рядов в коридор. Такого оглушительного смеха я впоследствии ни на одном поэтическом вечере не слыхал. И страннее всего, что через полтора-два года такая жe публика будет слушать те же стихи, так же исполняющиеся, в безмолвном настороженном восторге.[8] Константин Паустовский вспоминал одно из поздних российских выступлений Игоря-Северянина:
«…на эстраду вышел мой пассажир в чёрном сюртуке, прислонился к стене и, опустив глаза, долго ждал, пока не затихнут восторженные выкрики и аплодисменты. К его ногам бросали цветы — тёмные розы. Но он стоял все так же неподвижно и не поднял ни одного цветка. Потом он сделал шаг вперёд, зал затих, и я услышал чуть картавое пение очень салонных и музыкальных стихов: „Шампанское — в лилию, в шампанское — лилию! Её целомудрием святеет оно! Миньон с Эскамильо, Миньон с Эскамильо! Шампанское в лилии — святое вино!“ В этом была своя магия, в этом пении стихов, где мелодия извлекалась из слов, не имевших смысла. Язык существовал только как музыка. Больше от него ничего не требовалось. Человеческая мысль превращалась в поблескивание стекляруса, шуршание надушенного шелка, в страусовые перья вееров и пену шампанского».[9] В январе 1918 года Игорь-Северянин уезжает из Петрограда в Эстонию, где поселяется в посёлке Тойла вместе со своей гражданской женой Марией Волнянской (Домбровской). В феврале, выполняя обязательства перед антрепренёром Фёдором Долидзе, Игорь-Северянин едет в Москву, где принимает участие в «выборах короля поэтов», который состоялся 27 февраля 1918 года в Большой аудитории московского Политехнического музея. Будущий советский литературовед Яков Черняк вспоминал:
«В Москве в конце февраля 1918 года были назначены выборы короля поэтов. Выборы должны были состояться в Политехническом музее, в Большой аудитории. Ряд поэтов, объявленных в афише, не приехал — например, К. Бальмонт. Стихи петербургских поэтов читали артисты. Среди многих выступающих на этом своеобразном вечере были Маяковский и Игорь Северянин. Страстные споры, крики и свистки то и дело возникали в аудитории, а в перерыве дело дошло чуть не до драки между сторонниками Северянина и Маяковского. Маяковский читал замечательно. Он читал начало „Облака“ и только что сработанный „Наш марш“… Королём был избран Северянин — за ним по количеству голосов следовал Маяковский. Кажется, голосов тридцать или сорок решили эту ошибку публики.
Из ближайшего похоронного бюро был заранее доставлен взятый на прокат огромный миртовый венок. Он был возложен на шею тощего, длинного, в долгополом чёрном сюртуке Северянина, который должен был в венке ещё прочитать стихи. Венок свисал до колен. Он заложил руки за спину, вытянулся и запел что-то из северянинской „классики“.
Такая же процедура должна была быть проделана с Маяковским, избранным вице-королём. Но Маяковский резким жестом отстранил и венок и людей, пытавшихся на него надеть венок, и с возгласом: „Не позволю!“ — вскочил на кафедру и прочитал, стоя на столе, третью часть „Облака“. В аудитории творилось нечто невообразимое. Крики, свистки, аплодисменты смешались в сплошной грохот…»[10] После выборов был издан специальный альманах «Поэзоконцерт. Избранные поэзы для публичного чтения». (М. «Просвещение народа»,1918, 80 с.,8000 экз., на обложке портрет Игоря-Северянина). Кроме Игоря-Северянина, в нём принимали участие Мария Кларк, Пётр Ларионов, Лев Никулин, Елизавета Панайотти, Кирилл Халафов.
В первых числах марта 1918 года Игорь-Северянин возвращается в Эстонию, которая после заключения Брестского мира оккупирована Германией. В Тойле он попадает через карантин в Нарве и фильтрационный лагерь в Таллине. Больше в Россию он уже никогда не попадёт. Для него началась вынужденная эмиграция.
В эмиграции в Эстонии (1918—1941)
Не из задора, не для славы
Пишу онегинской строфой
Непритязательные главы
Где дух поэзии живой.
«Единственная радость (не считая русского чтения Мура, Алиных рисовальных удач и моих стихотворений — за все это время — долгие месяцы — вечер Игоря Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он — стал им. На эстраде стояло двадцатилетие. Стар до обмирания сердца: морщин как у трехсотлетнего, но — занесёт голову — все ушло — соловей! Не поёт! Тот словарь ушёл. При встрече расскажу все как было, пока же: первый мой ПОЭТ, то есть первое сознание ПОЭТА за 9 лет (как я из России)».[12] Затем были турне по Болгарии с ноября по декабрь 1931 года и последняя заграничная поездка длиной более года: начавшееся в Румынии в марте 1933, продолжившееся в Болгарии и Югославии, это балканское турне закончилось в апреле 1934 года в Кишинёве. Последняя гражданская жена поэта Вера Коренди утверждала, что после 1935 года несколько раз была с поэтом в Риге, но других подтверждений этих поездок нет.
Личная жизнь
Последние годы и смерть
Восприятие поэзии
Доходчивая музыкальность его стихотворений, часто при довольно необычной метрике, соседствует у Северянина с любовью к неологизмам. Смелое словотворчество Северянина создаёт его стиль. В его неологизмах есть многое от собственной иронической отчуждённости, скрывающей подлинную эмоцию автора за утрированной словесной игрой.[13]
Игорь Северянин: стихи о женщинах и феях
Лесофея
Она читает зимой Евангелье,
Она мечтает о вешнем ангеле.
Душой поэта и аполлонца
Все ожидает литавров солнца!
Умом ребенок, душою женщина,
Всегда капризна, всегда изменчива,
Она тоскует о предвесеньи,
О незабудках, о росной сени…
И часто в ложе, на пестрой опере,
Когда ей сердце мечты отропили,
Она кусает платок, бледнея, –
Дэмимонденка и лесофея.
Рондели (“Нарцисс Сарона – Соломон…”)
Нарцисс Сарона – Соломон –
Любил Балькис, царицу Юга.
Она была его супруга.
Был царь, как раб, в нее влюблен.
В краю, где пальмы и лимон,
Где грудь цветущая упруга,
Нарцисс Сарона, Соломон,
Любил Балькис, царицу Юга.
Она цвела, как анемон,
Под лаской царственного друга.
Но часто плакал от испуга,
Умом царицы ослеплен.
Великолепный Соломон…
Письмо из усадьбы
Вчера читала я, – Тургенев
Меня опять зачаровал.
Закатный запад был сиренев
И, все в грядущем обесценив,
Меня к былому призывал.
Шел тихий снег; вдали долины
Снежели, точно полотно;
Глядели голые малины
В мое любимое окно.
Всегда все то же, все одно…
Мне запечалилось. Я вышла
В холодный омертвелый сад, –
Он был от снега полосат.
Пошла к каретнику; на дышло
Облокотилась, постояв
Минуты две; потом я в сани
Присела мягко, крикнув Сане
Свезти к реке меня. Твоя
В то время я была, мой нежный,
Тобой дышала в этот миг!
А потому я напрямик,
Окружена природой снежной,
К тебе стремилася в мечте…
(Вы, эти, тут, – далече те. ) –
Мои мечты… О, знаешь их ты, –
Они неясны, как намек…
Их понимают только пихты.
А человеку невдомек…
Но ты не думай: я не буду
Былого трогать, – где та кисть,
Чтоб передать мою корысть
К минувшим дням? Кто верит в Будду,
Тому не нужен Магомет.
Как миру страшен хвост комет,
Так мне – столица: ведь концерты
Тебя от поля отвлекли.
И уж давно твои конверты
Я не вскрываю… Заколи!
Замучь меня! повесь! – но дай мне
Хотя два слова о себе.
Как в алфавите “а” и “б”,
Так мы с тобою в нашей тайне.
Я так люблю свои поля,
Свои игольчатые рощи.
Что может быть милей и проще
Усадьбы нашей? Жизнь паля,
Как хворост, в шелковых салонах,
Я так измучилась, я так
Истосковалась… За “пятак”
Я не купила б опаленных
Столичных душ с их пустотой,
Задрапированных мишурно.
А здесь-то, здесь-то! Как лазурно
Сияет небо; простотой
Здесь веет воздух. Посмотрел бы,
Как я похорошела тут!
Как розы алые, цветут
Мои ланиты, – это вербы
Рождают розы на лице.
Приди ко мне, забудь столицу, –
Я быль даю за небылицу,
Начало чувствую в конце…
Не бойся скуки деревенской,
Предай забвенью мишуру!
С твоей душой, душой вселенской,
Не место там, – “не ко двору”
Пришелся ты; ты только вникни,
Приди ко мне, ко мне приникни
И позабудься на груди,
Тобой трепещущей… Приди.
Я сидел на балконе, против заспанного парка,
И смотрел на ограду из подстриженных ветвей.
Мимо шел поселянин в рыжей шляпе из поярка.
Вдалеке заливался невидимка-соловей.
Ночь баюкала вечер, уложив его в деревья.
В парке девушки пели, – без лица и без фигур.
Точно маки сплетали новобрачной королеве,
Точно встретился с ними коробейник-балагур…
Может быть, это хоры позабывшихся монахинь.
Может быть, это нимфы обездоленных прудов?
Сколько мук нестерпимых, целомудренных и ранних,
И щемящего смеха опозоренных родов…
Не может быть! вы лжете мне, мечты!
Ты не сумел забыть меня в разлуке…
Я вспомнила, когда в приливе муки,
Ты письма сжечь хотел мои… сжечь. ты.
Я знаю, жгут бесценные дары:
Жжет молния надменные вершины,
Поэт – из перлов бурные костры,
И фабрикант – дубравы для машины;
Бесчувственные люди жгут сердца,
Забывшие для них про все на свете;
Разбойник жжет святилище дворца,
Гордящегося пиршеством столетий;
И гении сжигают мощь свою
На алкоголе – символе бессилья…
Но письма сжечь, – где я тебе пою
Свою любовь! Где распускаю крылья!
Их сжечь нельзя – как вечной красоты!
Их сжечь нельзя – как солнечного неба!
В них отзвуки Эдема и Эреба…
Не может быть! Вы лжете мне, мечты!
И ты шел с женщиной
И ты шел с женщиной – не отрекись. Я все заметила – не говори.
Блондинка. Хрупкая. Ее костюм был черный. Английский. На голове –
Сквозная фетэрка. В левкоях вся. И в померанцевых лучах зари.
Вы шли печальные. Как я. Как я! Журчали ландыши в сырой траве.
Не испугалась я, – я поняла: она мгновенье, а вечность – я.
И улыбнулась я под плач цветов, такая светлая. Избыток сил
В душе почувствовав, я скрылась вглубь. Весь вечер пела я. Была – дитя,
Да, ты шел с женщиной. И только ей ты неумышленно взор ослезил.
.
© Copyright: Игорь Северянин стихи поэта
Читать тексты стихов Игоря Северянина. Русский поэт Игорь Северянин – короткие стихи из сборника Громокипящий кубок – часть 1 – Сирень моей весны. Классика поэзии (читать по несколько стихотворений на каждой странице). Сайт поэта Саши Чёрного и других известных поэтов – читать онлайн.
Стихи о женщине Игоря Северянина
Войти
| 04:58 pm – Любовные истории поэта Игоря Северянина |
ЖЕНЩИНЫ В ЖИЗНИ ПОЭТА ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада – в любви.
И.Северянин, 1927 год
В молодые годы И.Северянин (псевдоним И.В.Лотарёва) с лёгкостью своими стихами покорял женские сердца. Он искал женщину своей мечты всю жизнь и всякий раз влюблялся страстно. Восхищался и восхвалял дифирамбами многих и один стих назвал «Тринадцатая».
Тринадцатая? А сколько их было на самом деле?
Об этом знает только таллиннский писатель и историк М.В. Петров, издавший в 2002 году в эстонской столице 350-страничный труд «Донжуанский список Игоря-Северянина. Истории о любви и смерти поэта». Мне эту книгу в руках держать, увы, не довелось.
Но сколько у «короля поэтов» было жён, известно и выложено в Интернете. Жён оказалось шесть, они родили ему двух дочерей и двух сыновей. Правда, ЗАКОННОЙ женой из них была всего одна – эстонка Фелисса Круут. Остальные – сожительницы.
Ко всем ним относились строки:
Все мои принцессы – любящие жёны,
Я их повелитель, любящий их муж.
Знойным поцелуем груди их прожжены,
И в каскады слиты ручейки их душ.
Первой любовью Игоря Васильевича была 17-летняя кузина Елизавета Лотарёва. Игорю было всего … 12 лет! После пяти лет полудружбы, полулюбви кузина вышла замуж. Брачный ритуал так чувствительно повлиял на будущего гения поэзии, что ему стало дурно прямо в церкви.
1905-й год. Поэт только достиг совершеннолетия (родился в 1887 году). И вдруг – встреча со стройной красавицей с золотистыми волосами («Златой») Евгенией Гуцан. Задарив её стихами (больше он ничем не владел), поэт-эгофутурист прожил с первой гражданской женой под одной крышей … только три недели.
Дольше жить было не на что. И Злата поселилась у богатого и старого мецената, которому родила свою вторую дочь. Первая её дочь Тамара была рождена от Северянина. И увидел её, будущую балерину, поэт впервые только в Германии, когда ей стукнуло 16 лет.
Потом «Дон-Жуан» жил с некоей Семёновой Еленой Яковлевной, родившей ему дочь Валерию Игоревну, жившую с 1913 по 1976 годы
В Эстонии поэт-эмигрант с 1918 года поселился с приятной дамой Волнянской (Домбровской) Марией Васильевной:
Вроде бы его нежно и страстно любившей. Но проза жизни в маленьком селении на Балтике Эст-Тойла страсти «Музы музык» охладила. Она вернулась в Петроград одна, вспоминая 1915-1920 годы, проведённые вместе.
В этот интервал как-то непонятно втиснулась связь с сестренкой Евгении Гуцан Елизаветой Тимофеевной Гуцан. Связь оказалась совсем уж короткой. Она родила ему в 1918 году сына, который, как и мать, в том же году скончался в Питере от голода и холода.
В 1921 году покинула этот свет жившая с поэтом мать.
Страдая от одиночества, даже не отметив «сороковин» матери, Игорь Васильевич в Тарту обвенчался с Фелиссой Круут, эстонкой, образованной дочерью плотника, у которого он снимал дачу в Тойла.
«Фишка»-Круут оказалась не похожей на шальную «Сонку», возлюбленную поэта Софью Сергеевну Шемардину. В прямой и очень серьёзной эсточке-«королевочке» не было ни обаяния, ни ликующей свежести. Зато хватало практичного ума, твёрдости характера, а главное – врожденной верности, сочетавшейся с ревностью.
Такой выносливой и надёжной спутницы жизни у поэта больше не будет. В 16-летнем браке Фелиссочка буквально сберегла русского поэта, будучи ему помощницей и в общении с коллегами – эстонскими литераторами (сама писала стихи, но их не печатала).
Мне не ясно, почему Лотарёва-Крутт и Северянин расстались. Но перед самой смертью Игорь Северянин признал, что его разрыв в 1935 году был ошибкой.
Фелисса Круут жила недолго, с 1902 по 1957 год (послевоенное её фото я переснял из литературы и здесь вывешиваю крупно):
А вот их сын со странным именем Вакх провёл долгую жизнь (1922-1991) за границей, уехав в Швецию в 1944 году.
Со «Струйкой Токая» Верой Борисовной Коренди (по мужу Кореневой) покоритель женских сердец проживал в гражданском браке с 1938 года. До своей кончины от сердечного приступа в 1941 году. Она оказалась настоящей долгожительницей: годы её бытия 1903-1990:
В Таллинне, где Коренди (в девичестве Запольская) обитала всю свою жизнь, её не почитали как жену поэта. И даже не пригласили в 1987 году на торжества по случаю 100-летия со дня рождения Северянина. Воспоминания вдовы написаны в основном уже в пожилые годы и в них трудно отличить правду от вымысла. Потому они пылятся в госархиве РГАЛИ без публикации.
Вчера я решился потревожить по электронной почте знатока-писателя Михаила Владимировича Петрова. Он c с непривычной для меня быстротой (в течение суток) сообщил адрес в ПДФ, по которому на 6 гигабайтах закачана его упомянутая нами в начале книга. Большое спасибо! Но прочитать её смогу лишь в дачное время.
Попутно М.П. меня поправил, что в своем предыдущем посте я привёл портрет курящего Северянина без ссылки на первоисточник, а именно, на его сайт http :// web . zone . ee / severjanin / .
Я набрал ссылку сегодня и убедился, что ранее этот сайт не смотрел. А фото и тексты блогеры перетаскивают друг у друга, как хотят, что, конечно, недопустимо.
Могу сказать, что названный сайт великолепен. Там есть целый фотоальбом по Игорю Северянину. И, к моей радости, я в нём впервые вычитал имена «милых подруг» поэта:
– Елена Ивановна Новикова,
– Лидия Дмитриевна Рындина, актриса,
– Евдокия Штранделл, хозяйка лавки в Тойла,
– Ирина Константиновна Борман, поэтесса,
– Нина Константиновна Борман,
– Виктория Шей де Ванд, певичка из Кишинёва,
– Валентина Васильевна Берникова, поэтесса из Сараево.
Из упомянутого сайта вставляю редкое фото : Игорь Северянин, сестры Нина и Ирина Борман, Фелисса в 1928 году:
«Любовь! Ты – жизнь, как жизнь – любовь» – таким поэт Северянин видел смысл жизни. Женщины всегда отвечали ему взаимностью. Но в 1930-е годы тема любви у него слабеет…
Игорь Северянин по своей натуре больше был жизнелюбцем, чем пессимистом. Свидетельством тому – его «Песнь о настоящем», которую мы здесь уже вывесили.
город Казань, 5 марта 2011 года
ПОСТСКРИПТУМ от 11 марта:
С любезного согласия Михаила Владимировича ПЕТРОВА сегодня мне удалось полистать в электронном наборе (6 мегабайт в системе ПДФ) второе издание его книги, носящей название “Дон-Жуанский список Игоря-Северянина”, Нарва, 2008 год (издание исправленное, дополненное и сокращённое).
В итоговом куртуазном списке поэта значатся 26 женщин, не включая венчанную супругу Фелиссу Михайловну, урождённую Круут, и последнюю сожительницу Веру Борисовну Коренди.
Из названного списка 5 женщин попали в перечень “милых подруг” с 50%-й долей невероятности. Книга хорошо иллюстрирована и будет нами досконально изучена скорей всего в дачное время.
Автору ещё раз – огромное СПАСИБО!
Стихи о женщине Игоря Северянина
Стихи «короля поэтов»
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово ,
До восхода рабыней пробыла госпожа.
Это было у моря, где волна бирюзова ,
Где ажурная пена и соната пажа.
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево .
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева…
А дорожка песочная от листвы разузорена
Точно лапы паучные , точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная!
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено.
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
Вы такая эстетная, Вы такая изящная!
Но кого же в любовники, и найдётся ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте – дорогим, ягуаровым!
И, садясь комфортабельно в ландолёте бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым.
Колье принцессы – аккорды лиры,
Венки созвездий и ленты лье.
А мы, эстеты, мы – ювелиры,
Мы ювелиры таких колье.
Колье принцессы – небес палаццо,
Насмешка, горечь, любовь, грехи,
Гримаса боли в глазах паяца.
Колье принцессы – мои стихи.
Колье принцессы, колье принцессы.
Но кто принцесса, но кто же та –
Кому все гимны, кому все мессы?
Моя принцесса – Триумф-Мечта!
Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И, расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатилось к мясу в шляпе с большим пером.
Мясо ласкало мясо, и отдавалось мясу,
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.
Позовите меня, – я прочту вам себя,
Я прочту вам себя, как никто не прочтёт.
Как никто не прочтёт, даже нежно любя,
Даже нежно любя. Но причем здесь почёт!
Вы поймете тогда, как я мал и велик,
Вдохновенье мое вы поймёте тогда.
Кто не слышал меня, тот меня не постиг,
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно ! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс .
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
Синеглазый вальдшнеп и веселый зайчик,
Весело играя, бегали в столовой,
Гас закат лиловый.
Вальдшнеп длинноклювый зайчикова цвета
Сожалел, что лето
Он уже отбегал, бегая, отлетил ,
Милую не встретил.
А лукавый зайчик, шерсткою как вальдшнеп,
Думал, что-то дальше
Осенью-зимою будет с ним такое:
Жизнь или жаркое.
Но в дверях столовой, на ковровом тигре
И ее любимцы, и ее питомцы
Вновь познали солнце!
И легко подпрыгнув, бросился к ней зайчик,
А за ним и вальдшнеп поспешил к хозяйке
На спине у зайки.
Вонзите штопор в упругость пробки, –
И взоры женщин не будут робки!
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката.
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!
Ловите женщин, теряйте мысли.
Счет поцелуям – пойди, исчисли!
А к поцелуям финал причисли, –
И будет счастье в удобном смысле!
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц –
За струнной изгородью лиры.
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы.
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране.
Как хороши, как свежи были розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут – уже стихают грозы,
Вернуться в дом Россия ищет троп.
Как хороши, как свежи будут розы
Моей страной мне брошенные в гроб!
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, –
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю. »
И отец призадумался, потрясённый минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
В двадцать лет он так нашустрил :
Проституток всех осестрил ,
Астры звездил , звезды астрил ,
Оставалось только – выстрел.
Я, разлоконив волосы русые,
Ухватила Петьку за ушкó ,
В него шепнула: “Тебя я скусаю “:
И выпила бокал ” Кликó “.
Успокоив его, благоматного ,
Я дала ему морковки и чайку
И, закричавши: “Всего приятного!”, –
Махнула серной по лужку.
Муж приехал с последним автобусом –
Будничный, потертый манекен:
Я застонала, и перед образом
Молила участи Кармен .
Пошла бродить я по полю
И прислонилась к тополю.
Смотрю: а рядом перепел
Всю воду в луже перепил.
Смотрю, лягушек дюжина
На солнышке сконфуженно
Присела и не прыгает,
Ногами только дрыгает.
С взлохмаченными челками
И восхитилась осами
С расчесанными косами.
Я собрала букетики
Себе и другу Петьке.
В лесу, у муравейника,
Связала я три веника
И поспешила вечером
Я на свиданье с кучером.
Я – прислуга со всеми удобствами –
Получаю пятнадцать рублей,
Не ворую, не пью и не злобствую
И самой инженерши честней.
Дело в том, что жена инженерская
Норовит обсчитать муженька.
Я над нею труню (я, ведь, дерзкая!)
И словесно даю ей пинка .
Но со мною она хладнокровная, –
Сквозь пять пальцев глядит на меня:
Я ношу безделушки любовные.
От нее, а потом – для нее.
Что касается мужа господского –
Очень добр господин инженер:
“Не люблю, – говорит, – ультра-скотского ,
Вот – супруги своей, например”.
В результатах мы скоро поладили, –
Вот уж месяц, как муж и жена.
Получаю конфекты , материи
И филипповские пирожки,
И – на зависть кухарки Гликерии, –
Господина Надсона стишки.
Я давно рассчитала и взвесила,
Что удобная должность, ей-ей :
Тут и сытно, и сладко, и весело,
Да вдобавок пятнадцать рублей!
Ты ласточек рисуешь на меню,
Взбивая сливки к тертому каштану.
За это я тебе не изменю
И никогда любить не перестану.
Все жирное, что угрожает стану,
В загоне у тебя. Я не виню,
Что петуха ты знаешь по Ростану
И вовсе ты не знаешь про свинью.
Зато когда твой фаворит арабчик
Подаст с икрою паюсною рябчик,
Кувшин “Шабли” и стерлядь из Шексны,
Пикантно сжав утонченные ноздри,
Ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры,
Приняв ту дрожь за веянье весны.
Воробьи на дорожке шустрятся .
Зеленеют кудри кротекуса .
Привезли из Остэндэ устрицы
И ст éрлядей из Черéповца .
– Послушайте, вы, с салфеткою,
Накройте мне стол под липою;
И еще я вам посоветую
Не стоять каменной глыбою,
А угостить меня рыбою,
Артишоками и спаржей.
Вы поняли? – «Помилуйте, даже
Очень. И буду точен».
Еще Вы девушка: ведь этот алый крапат
На блузке лилиебатистовой – весень .
Еще Вы девушка, читающая Запад,
Секрет несущая в сиреневую сень.
Такая милая. Как золотистый грошик.
Поете молодость на разных голосах.
Очарователен улыбчатый горошек,
Ушко наивное опутав в волосах.
И, вот что, знаете: возьмите в руки прутик.
И – кто кого теперь?! – бежим на плац-крокет!
Загрузка...