Стихи о женщине Вероники Тушновой

Вероника Тушнова — СТИХИ О ЛЮБВИ

Я одна тебя любить умею

Я одна тебя любить умею,
да на это права не имею,
будто на любовь бывает право,
будто может правдой
стать неправда.
Не горит очаг твой, а дымится,
не цветёт душа твоя — пылится.
Задыхаясь, по грозе томится,
ливня молит, дождика боится…
Всё ты знаешь, всё ты понимаешь,
что подаришь — тут же отнимаешь.
Всё я знаю, всё я понимаю,
боль твою качаю, унимаю…
Не умею сильной быть и стойкой,
не бывать мне ни грозой, не бурей…
Всё простишь ты мне, вину любую,
кроме этой
доброты жестокой.

А знаешь, все еще будет

А знаешь, всё ещё будет!
Южный ветер еще подует,
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы,
самолеты уходят в рейсы,
корабли снимаются с якоря…
Если б помнили это люди,
чаще думали бы о чуде,
реже бы люди плакали.
Счастье — что онo? Та же птица:
упустишь — и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
крыльев не искалечу.
Улетаешь?
Лети, пожалуйста…
Знаешь, как отпразднуем
Встречу!

Улыбаюсь, а сердце плачет

Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит —

я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,

и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,

и о многом забыть пора…
Я люблю тебя.
Это значит —
я желаю тебе добра.

Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?

Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?

Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет…
Кто сказал, что легко любить?

Ты не горюй обо мне, не тужи

Ты не горюй обо мне, не тужи,-
тебе, а не мне
доживать во лжи,
мне-то никто не прикажет:
— Молчи!
Улыбайся!-
когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончанья лет
думать — да,
говорить — нет.
Я-то живу, ничего не тая,
как на ладони вся боль моя,
как на ладони вся жизнь моя,
какая ни есть —
вот она я!
Мне тяжело…
тебе тяжелей…
Ты не меня,- ты себя
жалей.

Твои глаза

Твои глаза… Опять… Опять…
Мне сердца стук
мешает спать.
Не знаю- явь то или бред,
не знаю- был ты или нет,
не вспомнить мне
и не понять!
Твои глаза… Опять… Опять…
Волос невысохшая прядь,
соленая прохлада рук,
беззвучный ливень звезд…
Ты помнишь, как скатилась вдруг
одна из них
на пыльный мост?
Ты помнишь?
Ты не позабыл
вчерашней встречи
краткий час?
Теперь я знаю- это был
подарок свадебный для нас!
Ах, все ли ты сумел понять?
Твои глаза… Опять… Опять…
Дыханье обрывается…
Поднять не в силах век…
Так счастье начинается
последнее
на век!

Так уж сердце у меня устроено

Так уж сердце у меня устроено —
не могу вымаливать пощады.
Мне теперь — на все четыре стороны…
Ничего мне от тебя не надо.
Рельсы — от заката до восхода,
и от севера до юга — рельсы.
Вот она — последняя свобода,
горькая свобода погорельца.
Застучат, затарахтят колеса,
вольный ветер в тамбуре засвищет,
полетит над полем, над откосом,
над холодным нашим пепелищем.

С тобой я самая верная

С тобой я самая верная,
С тобой я самая лучшая,
С тобой я самая добрая,
Самая всемогущая.

Щедрые на пророчества
Твердят мне:
— Счастье кончается!
А мне им верить не хочется,
Мне их слушать не хочется,
Ну их всех!

Ничего не кончится
Так иногда случается!

Раскаяние

Я не люблю себя такой,
не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
Я потеряла свой покой,
с обидою никак не справлюсь.

Я не плыву,— иду ко дну,
на три шага вперед не вижу,
себя виню, тебя кляну,
бунтую, плачу, ненавижу…

Опамятуйся, просветлей,
душа! Вернись, былое зренье!
Земля, пошли мне исцеленье,
влей в темное мое смятенье
спокойствие твоих полей!

Дни белизны… чистейший свет…
живые искры снежной пыли…
«Не говори с тоской — их нет,
но с благодарностию — были».1

Все было — пар над полыньей,
молчанье мельницы пустынной,
пересеченные лыжней
поляны ровности простынной,

и бора запах смоляной,
и как в песцовых шубах сучья,
и наводненное луной
полночной горницы беззвучье…

У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый,—

ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.

Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя…
Благодарю! Благодарю!
Вовек
не отблагодарю я!

Бывало всё, и счастье, и печали

Бывало все: и счастье, и печали,
и разговоры длинные вдвоем.
Но мы о самом главном промолчали,
а может, и не думали о нем.
Нас разделило смутных дней теченье —
сперва ручей, потом, глядишь, река…
Но долго оставалось ощущенье:
не навсегда, ненадолго, пока…
Давно исчез, уплыл далекий берег,
и нет тебя, и свет в душе погас,
и только я одна еще не верю,
что жизнь навечно разлучила нас.

Биенье сердца моего

Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела…
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мед сладка,
и вянущих черемух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака..
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый,
не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада…
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо.

Ночь

Смеясь и щуря сморщенные веки,
седой старик немыслимо давно
нам подавал хрустящие чуреки
и молодое мутное вино.

Мы пили все из одного стакана
в пронзительно холодном погребке,
и влага, пенясь через край, стекала
и на землю струилась по руке.

Мы шли домой, когда уже стемнело
и свежей мглою потянуло с гор.
И встал до неба полукругом белым
морскою солью пахнущий простор.

От звезд текли серебряные нити,
и на изгибе медленной волны
дрожал блестящим столбиком Юпитер,
как отраженье крохотной луны.

А мы купались… И вода светилась…
И вспыхивало пламя под ногой…
А ночь была как музыка, как милость
торжественной, сияющей, нагой.
. . . . . . . . . . . . . . .
Зачем я нынче вспомнила про это?
Здесь только вспышки гаснущей свечи,
и темный дом, трясущийся от ветра,
и вьюшек стук в нетопленной печи.

Проклятый стук, назойливый, как Морзе!
Тире и точки… точки и тире…
Окно во льду, и ночь к стеклу примерзла,
и сердце тоже в ледяной коре.

Еще темней. Свеча почти погасла.
И над огарком синеватый чад.
А воткнут он в бутылку из-под масла
с наклейкой рваной — «Розовый мускат».

Как трудно мне поверить, что когда-то
сюда вино звенящее текло,
что знало зной и пенные раскаты
замасленное, мутное стекло!

Наверно, так, взглянув теперь в глаза мне,
хотел бы ты и все-таки не смог
увидеть снова девочку на камне
в лучах и пене с головы до ног.

Но я все та же, та же, что бывало…
Пройдет война, и кончится зима.
И если бы я этого не знала,
давно бы ночь свела меня с ума.

Не сули мне золотые горы

Не сули мне
золотые горы,
годы жизни доброй
не сули.
Я тебя покину очень скоро
по закону матери-земли.
Мне остались считанные весны,
так уж дай на выбор,
что хочу:
елки сизокрылые, да сосны,
да березку — белую свечу.
Подари веселую дворняжку,
хриплых деревенских петухов,
мокрый ландыш,
пыльную ромашку,
смутное движение стихов.
День дождливый,
темень ночи долгой,
всплески, всхлипы, шорохи
во тьме…
И сырых поленьев запах волглый
тоже, тоже дай на память мне.
Не кори, что пожелала мало,
не суди, что сердцем я робка.
Так уж получилось,-
опоздала…
Дай мне руку!
Где твоя рука?

Не охладела, нет

Не охладела, нет,
скрываю грусть.
Не разлюбила,—
просто прячу ревность.
Не огорчайся,
скоро я вернусь.
Не беспокойся,
никуда не денусь.
Не осуждай меня,
не прекословь,
не спорь
в своем ребячестве
жестоком…
Я для тебя же
берегу любовь,
чтоб не изранил насмерть
ненароком.

Не отрекаются любя

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.

Не боюсь, что ты меня оставишь

Не боюсь, что ты меня оставишь
для какой-то женщины другой,
а боюсь я,
что однажды станешь
ты таким же,
как любой другой.
И пойму я, что одна в пустыне,—
в городе, огнями залитом,
и пойму, что нет тебя отныне
ни на этом свете,
ни на том.

Молчание

Ты верен святости обряда,
и в том душа твоя права.
ты слов боишься, но не надо
переоценивать слова.
я понимаю, понимаю.
твое смятение щажу,
и тоже молча обнимаю,
и тоже молча ухожу.
ты не преступишь обещанья,
ты не откликнешься на зов,
но не солжет твое молчание-
оно отчаяннее слов.
Все изумленнее, жаднее,
нежнее слушаю его.
и ни о чем не сожалею
и не желаю ничего!

Мне говорят, нету такой любви

Мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
Больно многого хочешь,
нету людей таких.
Зря ты только морочишь
и себя и других!
Говорят: зря грустишь,
зря не ешь и не спишь,
не глупи!
Всё равно ведь уступишь,
так уж лучше сейчас
уступи!
…А она есть.
Есть.
Есть.
А она — здесь,
здесь,
здесь,
в сердце моём
тёплым живёт птенцом,
в жилах моих
жгучим течёт свинцом.
Это она — светом в моих глазах,
это она — солью в моих слезах,
зренье, слух мой,
грозная сила моя,
солнце моё,
горы мои, моря!
От забвенья — защита,
от лжи и неверья — броня…
Если её не будет,
не будет меня!
…А мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
А я никому души
не дам потушить.
А я и живу, как все
когда-нибудь
будут жить!

Беззащитно сердце человека

Беззащитно сердце человека,
если без любви…
Любовь-река.
Ты швырнул в сердцах булыжник в реку,
канул камень в реку
на века.

Пять минут
качались облака.

Люблю

Люблю? Не знаю может быть и нет,
Любовь имеет множество примет,
А я одно сказать тебе могу
Повсюду ты, во сне, в огне, в снегу,
В молчанье, в шуме, в радости, в тоске,
В любой надежде, в любой строке и в любой звезде,
Во всём! Всегда! Везде!
Ты памятью затвержен наизусть
И ничего нельзя забыть уже.
Ты понимаешь? Я тебя боюсь,
Напрасно я бежать, спастись хочу,
Ведь ты же сон, тепло, дыханье, свет…
Хочу прижаться к твоему плечу.
Люблю? Не знаю, нет других примет!

Ты любил, и я тебя любила

Где-то по гостиничным гостиным
Изводилась я тоской по дому,
Самолет ждала твой
на пустынном,
Солнцем выжженом аэродроме.
Отсылала письма почтой спешной,
Спешные ответы получала…
Дни любви преступной и безгрешной,
испытаний будущих начало.
Прилетел ты злой и запыленный,
С добрыми, покорными глазами.
Городок, от зноя полусонный,
раем простирался перед нами.
Ты любил,
и я тебя любила…
А совсем не нужно это было,
зря мы ревновали и страдали,-
нас другие счастья в жизни ждали.
Только, друг мой, стоит ли лукавить?
Разве можно жизнь, как строчки править?
Ты любил,
И я тебя любила…

Все было до меня

Всё было до меня: десятилетья
того, что счастьем называем мы.
Цвели деревья,
вырастали дети,
чередовались степи и холмы,
за ветровым стеклом рождались зори
очередного праздничного дня,—
был ветер,
берег,
дуб у лукоморья,
пир у друзей,—
все это без меня.
Моря и реки шли тебе навстречу,
ручной жар-птицей
в руки жизнь плыла…
А я плутала далеко-далече,
а я тогда и ни к чему была.
Ты без меня сквозь годы пробивался,
запутывался и сплеча рубил,
старался, добивался, любовался,
отпировал, отплакал, отлюбил…
Ты отдал все, что мог, любимой ради,
а я?—
всего глоток воды на дне,
сто скудных грамм в блокадном Ленинграде.
Завидуйте,
все любящие,
мне!

Я стучусь в твое сердце

Я стучусь в твое сердце:
— Отвори, отвори,
разреши мне в глаза поглядеться твои,
оттого что забыла уже о весне,
оттого, что давно не летала во сне,
оттого, что давно молодой не была,
оттого, что бессовестно лгут зеркала…
Я стучу в твое сердце:
— Отвори, отвори,
покажи мне меня
возврати, подари!

Я люблю тебя

Я люблю тебя.
Знаю всех ближе,
Всех лучше. Всех глубже.
Таким тебя вижу,
Каким не видел никто, никогда.
Вижу в прошлом и будущем,
Сквозь разлуки, размолвки, года …
Я одна тебя знаю таким,
какой ты на самом деле.
Я одна владею сердцем твоим,
больше, чем все владельцы,
владею!
Ведь оно у тебя, как заклятый клад;
не подступишься —
чудища, пропасти, бесы…
Я зажмурилась.
Я пошла наугад.
В черных чащах плутала,
взбиралась по кручам отвесным,
сколько раз готова была отступить,
сколько раз могла разбиться о скалы…
Я люблю тебя.
Я не могу не любить.
Не могу уступить!
Это я тебя отыскала!

Вероника Тушнова. Любимые стихи ( 11 )

***
В чём отказала я тебе, скажи?
Ты целовать просил – я целовала.
Ты лгать просил, – как помнишь, и во лжи
ни разу я тебе не отказала.
Всегда была такая, как хотел:
хотел – смеялась, а хотел – молчала.
Но гибкости душевной есть предел,
и есть конец у каждого начала.
Меня одну во всех грехах виня,
всё обсудив и всё обдумав трезво,
желаешь ты, чтоб не было меня.
Не беспокойся – я уже исчезла.

Читайте также: Стихи женщине к 69-летию

***
Не знаю – права ли,
не знаю – честна ли,
не помню начала, не вижу конца.
Я рада, что не было встреч под часами,
что не целовались с тобой у крыльца.
Я рада, что было так немо и прямо,
так просто и трудно, так нежно и зло,
что осенью пахло тревожно и пряно,
что дымное небо на склоны ползло.
Что сплетница сойка до хрипу кричала,
на всё побережье про нас раззвоня.
Что я ничего тебе не обещала
и ты ничего не просил у меня.
И это нисколько меня не печалит, –
прекрасен той первой поры неуют.
Подарков не просят и не обещают,
подарки приносят и отдают.

***
Я поняла, – ты не хотел мне зла,
ты даже был предельно честен где-то,
ты просто оказался из числа
людей, не выходящих из бюджета.
Не обижайся, я ведь не в укор,
ты и такой мне бесконечно дорог.
Хорош ты, нет ли, – это сущий вздор.
Любить так уж любить – без оговорок.
Я стала невесёлая. Прости!
Пускай тебя раскаянье не гложет.
Сама себя попробую спасти,
никто другой спасти меня не может.
Забудь меня. Из памяти сотри.
Была – и нет, и крест поставь на этом!
А раны заживают изнутри.
А я ещё уеду к морю летом.
Я буду слушать, как идёт волна,
как в грохот шум её перерастает,
как, отступая, шелестит она,
как будто книгу вечности листает.
Не помни лихом. Не сочти виной,
что я когда-то в жизнь твою вторгалась,
и не печалься – всё моё – со мной.
И не сочувствуй – я не торговалась!

***
Мне говорят: нету такой любви.
Мне говорят: как все, так и ты живи!
Больно многого хочешь,
нету людей таких.
Зря ты только морочишь
и себя и других!
Говорят: зря грустишь,
зря не ешь и не спишь,
не глупи!
Всё равно ведь уступишь,
так уж лучше сейчас уступи!
. А она есть. Есть. Есть.
А она – здесь, здесь, здесь,
в сердце моём
тёплым живёт птенцом,
в жилах моих жгучим течёт свинцом.
Это она – светом в моих глазах,
это она – солью в моих слезах,
зренье, слух мой, грозная сила моя,
солнце моё, горы мои, моря!
От забвенья – защита, от лжи и неверья – броня.
Если её не будет, не будет меня!
. А мне говорят: нету такой любви.
Мне говорят: как все, так и ты живи!
А я никому души
не дам потушить.
А я и живу, как все когда-нибудь будут жить!

тоже дай на память мне.
Не кори, что пожелала мало,
не суди, что сердцем я робка.
Так уж получилось, – опоздала.
Дай мне руку! Где твоя рука?

Сто часов счастья. Разве этого мало?
Я его, как песок золотой, намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле, по искре, по блёстке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок от каждой звезды и берёзки.
Сколько дней проводила за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлёта его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала.
Случалось, бывало,
что из горького горя я счастье своё добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце лениво, спесиво,
чтоб за малую малость оно говорило «спасибо».

Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?

***
Всё в доме пасмурно и ветхо,
скрипят ступени, мох в пазах.
А за окном – рассвет и ветка
в аквамариновых слезах.
А за окном кричат вороны,
и страшно яркая трава,
и погромыхиванье грома,
как будто валятся дрова.
Смотрю в окно, от счастья плача,
и, полусонная ещё,
щекою чувствую горячей
твоё прохладное плечо.
Но ты в другом, далёком доме
и даже в городе другом.
Чужие властные ладони
лежат на сердце дорогом.
. А это всё – и час рассвета,
и сад, поющий под дождём, –
я просто выдумала это,
чтобы побыть с тобой вдвоём.

***
А ведь могло бы статься так, что оба,
друг другу предназначены судьбой,
мы жизнь бок о бок прожили б до гроба
и никогда не встретились с тобой.
В троллейбусе порой сидели б рядом,
в киоске покупали бы цветы,
едва заметив мимолётным взглядом
единственно любимые черты.
Чуть тяготясь весенними ночами,
слегка грустя о чём-то при луне,
мы честно бы знакомым отвечали,
что да, мы в жизни счастливы вполне.
От многих я слыхала речи эти,
сама так отвечала, не таю,
пока любовь не встретила на свете
единственно возможную – твою!
Улыбка, что ли, сделалась иною,
или в глазах прибавилось огня,
но только – счастлива ли я с тобою? –
с тех пор никто не спрашивал меня.

***
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придёшь совсем внезапно.
А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трёх человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметёт пути
на дальних подступах к воротам.
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно всё отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.

***
Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела.
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мёд сладка,
и вянущих черёмух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака.
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый, не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада.

Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо!

***
Когда приедешь ты опять в знакомые места,
Увидишь, на Москве-реке нет одного моста.
Посмотришь, вспомнишь, был он тут, светился в темноте.
А люди – что? Они идут. Идут. по пустоте.

Идут троллейбусы, летят
машины в три ряда.
Им невдомёк что нет моста,
лишь звезды и вода.

Припомни наш последний день, последний самый час.
Тогда я так и не смогла твоих увидеть глаз.
И были в мире только пыль, ненастье, холод, мгла.
Мы попрощались на мосту.
И я – его сожгла.

Вероника Тушнова. могу читать ее стихи бесконечно!

“Поэзия – не ряд зарифмованных строк, а живое сердце человека, в котором эти строки родились…”.

Открываю томик одинокий –
томик в переплёте полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе
и в столетьях мы не повстречались.
Если я от этих строчек плачу,
значит, мне они предназначались.

Я стучусь в твое сердце:
– Отвори, отвори,
разреши мне
в глаза поглядеться твои,
оттого что забыла уже
о весне,
оттого, что давно не летала
во сне,
оттого, что давно молодой не была,
оттого, что
бессовестно лгут зеркала.
Я стучу в твое сердце:
– Отвори, отвори,
покажи мне меня
возврати, подари!

Я пенять на судьбу не вправе,
годы милостивы ко мне.
Если молодость есть вторая –
лучше первой она вдвойне.
Откровеннее и мудрее,
проницательней и щедрей.
Я горжусь и любуюсь ею –
этой молодостью моей.
Та подарком была, не боле,
та у всех молодых была.
Эту я по собственной воле,
силой собственной добыла.
Я в ее неизменность верю
оттого, что моя она,
оттого, что душой своею

оплатила ее сполна!

Наталья Крупенич
Веронике Тушновой посвящается.

«Я поднимаюсь по колючим склонам,
я мну в ладонях пыльный полынок,
пылает бухта синим и зеленым,
кузнечики взлетают из-под ног. »
Вероника Тушнова.

Ветер, ты помнишь ли имя красивое,
Локонов вьющихся черных крыло?
Здесь, в Коктебеле, веселой, счастливою
Я представляю ее так легко.
Нежность весны зазвенела подснежником,
Солнце еще не прогрело волну,
Снег кое-где задержало валежником –
Я по следам ВаренИчки* иду.
Эхо, с горы и на гору, отзывчиво
Имя ее проверяет на слух,
Море мне шепчет стихи ее сбивчиво,
Лишь Карадаг неприступен и глух.
Нет, не проснулась лоза виноградная,
И сухостой, как терновый венок,
Ранней весны простота неприглядная,
Только мне дорог ее полынок.
Сердце, и вправду, до боли все трогает,
В трепете чувств – мыслей,слов глубина,
Верю – теперь я способна на многое,
Здесь у души, как у моря, нет дна.

ВаренИчка* – ласковое прозвище, данное Веронике ее друзьями.

Ну, пожалуйста, пожалуйста,
в самолет меня возьми,
на усталость мне пожалуйся,
на плече моем усни.
Руку дай, сводя по лесенке,
на другом краю земли,
где встают, как счастья вестники,
горы дымные вдали.
Ну, пожалуйста, в угоду мне,
не тревожься ни о чем,
тихой ночью сердце города
отопри своим ключом.
Хорошо, наверно, ночью там,—
темнота и тишина.
Мы с тобой в подвале сводчатом
выпьем местного вина.
Выпьем мы за счастье трудное,
за дорогу без конца,
за слепые, безрассудные,
неподсудные сердца.
Побредем по сонным дворикам,
по безлюдным площадям,
улыбаться будем дворникам,
будто найденным друзьям.
Под платанами поблекшими
будем листьями шуршать,
будем добрыми, хорошими,
будем слушать осень позднюю, радоваться и дышать!

Ты когда- нибудь плыл по широкой воде,
обнимающей плотно и бережно тело,
и чтоб чайка в то время над морем летела,
чтобы облако таяло в высоте?
Ты когда- нибудь в зной
добредал до ключа,
что коряги и камни
обегает журча,
что висящие корни толкает и лижет
и на мох
серебристые шарики нижет?
Ты ложился и пил этот холод взахлеб,
обжигая им пыльные щеки и лоб?
Ты когда- нибудь после
очень долгой разлуки
согревал свое сердце
о милые руки?
Ты когда- нибудь слышал,
в полутьме, в полусне,
Дребезжащий по крышам
первый дождь по весне?
И ребячья ручонка тебя обнимала?
И удача большая в работе бывала?

Если так, я почти согласиться готова-
счастлив ты.

Но ответа на последний вопрос:
Ты когда – нибудь
сделал счастливым другого?
Ты молчишь?
Так прости мне жестокое слово-
счастья в жизни
узнать тебе не привелось!

Знаешь ли ты, что такое горе,
когда тугою петлей на горле?
Когда на сердце глыбою в тонну,
когда нельзя ни слезы, ни стона?

Чтоб никто не увидел, избави боже,
покрасневших глаз, потускневшей кожи,
чтоб никто не заметил, как я устала,
какая больная, старая стала.

Знаешь ли Ты, что такое горе?
Его переплыть – всё равно что море,
его перейти – всё равно что пустыню,
а о нём говорят словами пустыми,

говорят: “Вы знаете, он её бросил. ”
А я без Тебя как лодка без вёсел,
как птица без крыльев,
как растенье без корня.
Знаешь ли Ты, что такое горе?

Я Тебе не всё ещё рассказала, –
знаешь, как я хожу по вокзалам?
Как расписания изучаю?
Как поезда по ночам встречаю?

Как на каждом почтамте молю я чуда:
хоть строки, хоть слова
оттуда.
оттуда.

Не хочу я стареть, не хочу!

Говорят,что отлично я выгляжу.

Мне такое еще по плечу,

Что не всякая юная выдержит!

Я такое придумать могу,

Что другие мне просто. завидуют!

Юность блеклая в вечном долгу –

Что я в ней кроме скромности,видела?

Кроме комплексов – что бы надеть.

(Ну,какие у нас были платьица. )

Не хочу и не буду стареть!

Так себе я в судьбе обозначила.

Я прощаюсь с тобою

у последней черты.

С настоящей любовью,

может, встретишься ты.

Пусть иная, родная,

та, с которою – рай,

всё равно заклинаю:

Вспоминай меня, если

хрустнет утренний лёд,

если вдруг в поднебесье

если вихрь закурчавит

душных туч пелену,

если пёс заскучает,

заскулит на луну,

если рыжие стаи

если за полночь ставни

если утром белёсым

вспоминай мои слёзы,

губы, руки, стихи.

Позабыть не старайся,

прочь из сердца гоня,

слишком много меня!

Сто часов счастья.

Разве этого мало?

Я его, как песок золотой,

собирала любовно, неутомимо,

по крупице, по капле,

по искре, по блестке,

создавала его из тумана и дыма,

принимала в подарок

от каждой звезды и березки.

Сколько дней проводила

за счастьем в погоне

на продрогшем перроне,

в гремящем вагоне,

в час отлета его настигала

обнимала его, согревала

в нетопленном доме.

Ворожила над ним, колдовала.

что из горького горя

я счастье свое добывала.

Это зря говорится,

что надо счастливой родиться.

Нужно только, чтоб сердце

не стыдилось над счастьем трудиться,

чтобы не было сердце

чтоб за малую малость

оно говорило “спасибо”.

Сто часов счастья,

чистейшего, без обмана.

Сто часов счастья!

Разве этого мало?

Не дай вам Бог.

Не дай вам Бог, когда-то испытать

Любви из корысти, предательство, разлуку.

Не дай вам Боже самому предать

И оттолкнуть в беде протянутую руку.

Не дай вам Бог когда-то своровать

И обмануть доверчивость простую.

Не дай вам Бог в любви страдать

Иль тосковать,как я тоскую.

Не дай вам Бог устать от жизни этой

И смерти загодя просить.

Не дай вам Бог болеть и плакать,

И траур по любви носить.

Не дай вам Бог увидеть муки близко

И быть не в силах чем-нибудь помочь.

Не дай вам Бог терять любовь и близких.

Дай Бог все превозмочь.

Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит –
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
и о многом забыть пора.
Я люблю тебя.
Это значит –
я желаю тебе добра.
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет.
Кто сказал, что легко любить?

Читайте также: Стихи мужу на 30 лет от жены

Мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
Больно многого хочешь,
нету людей таких.
Зря ты только морочишь
и себя и других!
Говорят: зря грустишь,
зря не ешь и не спишь,
не глупи!
Всё равно ведь уступишь,
так уж лучше сейчас
уступи!
. А она есть.
Есть.
Есть.
А она – здесь,
здесь,
здесь,
в сердце моём
тёплым живёт птенцом,
в жилах моих
жгучим течёт свинцом.
Это она – светом в моих глазах,
это она – солью в моих слезах,
зренье, слух мой,
грозная сила моя,
солнце моё,
горы мои, моря!
От забвенья – защита,
от лжи и неверья – броня.
Если её не будет,
не будет меня!
. А мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
А я никому души
не дам потушить.
А я и живу, как все
когда-нибудь
будут жить!

Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.

Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стекла дождиком косым.
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих ее четырехлетний сын.

Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжелую качнула тишину.

Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слезы видеть ей
цветенье желтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.

Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
“Зачем? Пускай любуется малыш”.

И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
“. Мне это все еще дороже стало –
ведь это будто памятник ему”.

У каждого есть в жизни хоть одно,
свое, совсем особенное место.
Припомнишь двор какой-нибудь, окно,
и сразу в сердце возникает детство.

Вот у меня: горячий косогор,
в ромашках весь и весь пропахший пылью,
и бабочки. Я помню до сих пор
коричневые с крапинками крылья.

У них полет изменчив и лукав,
но от погони я не уставала –
догнать, поймать во что бы то ни стало,
схватить ее, держать ее в руках!

Не стало детства. Жизнь суровей, строже.
А все-таки мечта моя жива:
изменчивые, яркие слова
мне кажутся на бабочек похожи.

Я до рассвета по ночам не сплю,
я, может быть, еще упрямей стала –
поймать, схватить во что бы то ни стало!
И вот я их, как бабочек, ловлю.

И с каждым разом убеждаюсь снова
я в тщетности стремленья своего –
с пыльцою стертой, тускло и мертво
лежит в ладонях радужное слово.

Так было, так будет
в любом испытанье:
кончаются силы,
в глазах потемнело,
уже исступленье,
смятенье,
метанье,
свинцовою тяжестью
смятое тело.
Уже задыхается сердце слепое,
колотится бешено и бестолково
и вырваться хочет
ценою любою,
и нету опасней
мгновенья такого.
Бороться так трудно,
а сдаться так просто,
упасть и молчать,
без движения лежа.
Они ж не бездонны –
запасы упорства.
Но дальше-то,
дальше-то,
дальше-то что же?
Как долго мои испытания длятся,
уже непосильно борение это.
Но если мне сдаться,
так с жизнью расстаться,
и рада бы выбрать,
да выбора нету!
Считаю не на километры – на метры,
считаю уже не на дни – на минуты.
И вдруг полегчало!
Сперва неприметно.
Но сразу в глазах посветлело
как будто!
Уже не похожее на трепыханье
упругое чувствую
сердцебиенье.
И, значит, спасенье –
второе дыханье.
Второе дыханье.
Второе рожденье!

Стихи Вероники Тушновой о любви

А знаешь, все еще будет

Я одна тебя любить умею

Я давно спросить тебя хотела

Я давно спросить тебя хотела:
разве ты совсем уже забыл,
как любил мои глаза и тело,
сердце и слова мои любил…

Я тогда была твоей отрадой,
а теперь душа твоя пуста.
Так однажды с бронзового сада
облетает поутру листва.

Так снежинки — звездчатое чудо —
тонким паром улетают ввысь.
Я ищу, ищу тебя повсюду,
где же ты? откликнись, отзовись.

Как мне горько, странно, одиноко,
в темноту протянута рука.
Между нами пролегла широко
жизни многоводная река.

Но сильна надежда в человеке,
я ищу твой равнодушный взгляд.
Все таки мне верится, что река
могут поворачивать назад.

Ты не горюй обо мне, не тужи

Твои глаза

Так было, так будет

Так было, так будет
в любом испытанье:
кончаются силы,
в глазах потемнело,
уже исступленье,
смятенье,
метанье,
свинцовою тяжестью
смятое тело.
Уже задыхается сердце слепое,
колотится бешено и бестолково
и вырваться хочет
ценою любою,
и нету опасней
мгновенья такого.
Бороться так трудно,
а сдаться так просто,
упасть и молчать,
без движения лежа…
Они ж не бездонны —
запасы упорства…
Но дальше-то,
дальше-то,
дальше-то что же?
Как долго мои испытания длятся,
уже непосильно борение это…
Но если мне сдаться,
так с жизнью расстаться,
и рада бы выбрать,
да выбора нету!
Считаю не на километры — на метры,
считаю уже не на дни — на минуты…
И вдруг полегчало!
Сперва неприметно.
Но сразу в глазах посветлело
как будто!
Уже не похожее на трепыханье
упругое чувствую
сердцебиенье…
И, значит, спасенье —
второе дыханье.
Второе дыханье.
Второе рожденье!

Так уж сердце у меня устроено

Сто раз помочь тебе готова

Сто раз помочь тебе готова,
Любую ложь произнести,
Но нет же, нет такого слова,
Чтобы сгоревшее спасти.

Не раздобыть огня из пепла
И костерка не развести….
Все: так печально, так нелепо,-
Ни отогреть, не увести.

Привыкла я к унынью ночи
И к плачу осени в трубе…
Чем ты суровей, чем жесточе,
Тем больше верю я тебе,

Тем все: отчаяннее, чище
Любовь моя и боль моя….
Так и живем на пепелище,
Так и бедуем — ты да я.

Храню золу, латаю ветошь,
Приобщена к твоей судьбе…
Все: жду — когда меня заметишь,
Когда забудешь о себе.

С тобой я самая верная

С тобой я самая верная,
С тобой я самая лучшая,
С тобой я самая добрая,
Самая всемогущая.

Ничего не кончится
Так иногда случается!

Память сердца

Память сердца! Память сердца!
Без дороги бродишь ты,-
луч, блуждающий в тумане,
в океане темноты.

Разве можно знать заране,
что полюбится тебе,
память сердца, память сердца,
в человеческой судьбе?

Может, в городе — крылечко,
может, речка, может, снег,
может, малое словечко,
а в словечке — человек!

Ты захватишь вместо счастья
теплый дождь, долбящий жесть,
пропыленную ромашку
солнцу можешь предпочесть.

Госпитальные палаты,
костылей унылый скрип…
Отчего-то предпочла ты
взять с собою запах лип.

И теперь всегда он дышит
над июньскою Москвой
той военною тревогой,
незабвенною тоской…

А когда во мгле морозной
красный шар идет на дно —
сердце бьется трудно, грозно,
задыхается оно…

Стук лопаты, комья глины,
и одна осталась я…
Это было в час заката,
в первых числах января.

А когда в ночи весенней
где-то кличет паровоз,
в сердце давнее смятенье,
счастье, жгучее до слез!

Память сердца! Память сердца!
Где предел тебе, скажи!
Перед этим озареньем
отступают рубежи.

Ты теплее, ты добрее
трезвой памяти ума…
Память сердца, память сердца,
ты — поэзия сама!

Одна сижу на пригорке

Одна сижу на пригорке
посреди весенних трясин.
…Я люблю глаза твои горькие,
как кора молодых осин,

улыбку твою родную,
губы, высохшие на ветру…
Потому,- куда ни иду я,
и тебя с собою беру.

Все я тебе рассказываю,
обо всем с тобой говорю,
первый ландыш тебе показываю,
шишку розовую дарю.

Для тебя на болотной ржави
ловлю отраженья звезд…
Ты все думаешь — я чужая,
от тебя за десятки верст?

Ты все думаешь — нет мне дела
до озябшей твоей души?
Потемнело, похолодело,
зашуршали в траве ежи…

Вот уже и тропы заросшей
не увидеть в ночи слепой…
Обними меня, мой хороший,
бесприютные мы с тобой.

Не отрекаются любя

Не боюсь, что ты меня оставишь

Вероника Тушнова. Печальный уход поэтессы

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Вероника Михайловна Тушнова (14 (27) марта 1911, Казань — 7 июля 1965, Москва) — русская советская поэтесса, писавшая в жанре любовной лирики. Переводчица.
Член Союза писателей СССР (1946)[1]. На её стихи были написаны популярные песни: «Не отрекаются любя», «А знаешь, всё ещё будет. », «Сто часов счастья» и другие.

Загадка года рождения

В ряде биографических статей и автобиографий годом рождения Тушновой указан 1915 год. Даты 1915—1965 выгравированы на памятнике на могиле Вероники Михайловны на Ваганьковском кладбище, так пожелала незадолго до кончины сама поэтесса[2][3]. Однако в материалах Казанского литературного музея им. М. Горького и вышедшем в 2012 году в «Золотой серии поэзии» сборнике Тушновой «За это можно всё отдать», составителем которого являлась дочь поэтессы Наталья Розинская, утверждается, что Вероника Михайловна родилась 27 марта 1911 года[4]. Клуб любителей поэзии Вероники Тушновой провёл исследование и нашёл выписку из метрической книги о её крещении в 1911 году. Эту дату подтвердила и дочь поэтессы Н. Розинская[3]. 1911 год рождения подтверждается также фактом того, что школу Тушнова закончила в 1928 году, в том же году поступила на медицинский факультет Казанского университета, что в возрасте 13 лет было никак невозможно.

В 2011 году во многих городах России прошли юбилейные литературные мероприятия, посвящённые 100-летию Вероники Тушновой[3]

Каждая из читательниц могла почувствовать в строчках Тушновой свою “вьюгу”, свои счастливые и горькие минуты и только своё, но такое общее, понятное для всех тревожное ощущение неумолимого бега времени и с упрямой немного странной, обманчивой и наивной верой в счастье: Помните это, знаменитое:

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.

Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.

А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,

когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.

И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,

что переждать не сможешь ты
трёх человек у автомата.

И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.

И вьюга заметёт пути
на дальних подступах к воротам.

А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,

когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.

За это можно всё отдать,
и до того я в это верю,

что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.

После этих строк, выученных и переписанных сотнями читательниц в тетради к Веронике Михайловне пришла известность. Её поэтический голос набрал силу и высоту.

Биография и обзор творчества

Родилась в семье учёного, профессора медицины Казанского университета Михаила Павловича Тушнова (ум. в 1935). Мать — Александра Георгиевна Постникова, выпускница Высших женских Бестужевских курсов в Москве. В Казани семья жила в доме на Большой Казанской улице (ныне — Большая Красная), затем на улице Миславского. Летом — на Волге, в Шеланге. Память о родных волжских просторах всю жизнь питала творчество Вероники. Увлечения её детства и юности — животные и цветы.

Читайте также: Стихи про губы девушки

В 1928 году окончила в Казани одну из лучших школ города — № 14 им. А. Н. Радищева с углублённым изучением иностранных языков, хорошо говорила по-английски и по-французски. Первым заметил литературную одарённость Тушновой её школьный учитель литературы Борис Николаевич Скворцов, нередко читавший её сочинения вслух как образцовые. После школы, по настоянию отца, видевшего в ней будущего врача, поступила на медицинский факультет Казанского университета. Биографы особо отмечают властный и деспотичный характер отца Вероники, в семье всё подчинялось его желаниям и воле, вплоть до распорядка дня, подачи на стол обеда или ужина[10].

В 1931 году в связи с переводом отца во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ) семья переехала из Казани в Ленинград, где Тушнова продолжила учиться в мединституте. Вскоре семья переезжает в Москву, где отец, как известный учёный, получает квартиру на Новинском бульваре. Поступила в аспирантуру при кафедре гистологии ВИЭМ. В столице занялась живописью, тогда же началось серьёзное увлечение поэзией. В 1938 вышла замуж за врача-психиатра Юрия Розинского. В этом же году были опубликованы первые стихи.

В 1941 году, по совету читавшей её стихи Веры Инбер, поступает в Литературный институт им. А. М. Горького. Но учиться там не довелось: с началом Великой Отечественной войны вместе с матерью и маленькой дочкой Наташей эвакуировалась в Казань, где работала палатным врачом нейрохирургического госпиталя для раненных бойцов Красной Армии. Через два года, в феврале 1943 года, возвращается в Москву, работает врачом-ординатором в госпитале. Первый брак распадается.

В 1944 году в «Новом мире» публикуется её стихотворение «Хирург», посвящённое многоопытному операционному эскулапу Н. Л. Чистякову, работавшему в этом же госпитале. Также в 1944 году в «Комсомольской правде» печатается цикл «Стихи о дочери», который получает широкий читательский отклик.

Дебютным сборником стихов и поэм стала «Первая книга» (1945), вышедшая в издательстве «Молодая гвардия». Творчеством Тушновой был очарован знаменитый актёр Василий Качалов, который, по словам его биографа В. В. Виленкина, «зачитывал» домашних и гостей стихами Вероники[11].

В 1947 участвовала в первом Всесоюзном совещании молодых писателей.

Второй сборник Тушновой — «Пути-дороги» — вышел только через 9 лет после первого, в 1954. С наибольшей полнотой обострённое лирическое чувство поэтессы раскрылось в последние годы жизни в сборниках «Память сердца» (1958), «Сто часов счастья» (1965) и других, в которых она размышляет о высокой любви, о глубоких человеческих отношениях.

Вела творческий семинар в Литературном институте им. А. М. Горького[10]. Работала рецензентом в издательстве «Художественная литература», очеркистом в газете, переводила с бенгали (с подстрочников) Р. Тагора[1]. Плодотворное сотрудничество и дружба связывали Тушнову с сербской поэтессой Десанкой Максимович, которой она посвятила оригинальные стихи. Известны переводы с татарского Габдуллы Тукая.

Наиболее известное стихотворение Тушновой, обессмертившее её имя — «Не отрекаются любя»[13] (написано в 1944[14]). Романс на музыку Марка Минкова впервые прозвучал в 1976 году в спектакле Московского театра им. Пушкина, но суперхитом стал в 1977 году в исполнении Аллы Пугачёвой. На протяжении десятилетий шедевр пользуется неизменным успехом у слушателей. Сама Пугачёва позже называла песню главной в своём репертуаре, признавалась, что во время исполнения её прошибает слеза, и что за это чудо можно дать Нобелевскую премию[15][16].

Весной 1965 года Вероника тяжёло заболела и оказалась в больнице. Скончалась в Москве 7 июля 1965 года от рака.

Светлой грустью и верой в счастье проникнута поэзия замечательной поэтессы Вероники Тушновой. «Поэзия – не ряд зарифмованных строк, а живое сердце человека, в котором эти строки родились», – так определяла она суть поэтического творчества. Наверное, именно в этом секрет неувядающей популярности прозрачной, как родник, поэзии Вероники Тушновой, именно поэтому её поэзия будет всегда любима и глубоко понята российскими читателями. Тонкий лиризм, трепетное отношение к любви, природе, доброта и теплота, благодарная любовь ко всему – вот что делает стихи поэтессы легко узнаваемыми и волнующими душу.

Тушнова в реальной жизни умела ценить каждое мгновение, умела быть счастливой. Это нашло отражение в ее стихах.

Песни на стихи Вероники Тушновой

А знаешь, всё ещё будет. (муз. Марка Минкова) — исп. Алла Пугачёва и Кристина Орбакайте
Вспоминай меня («Я прощаюсь с тобою…») (муз. Вячеслава Добрынина) — исп. София Ротару, Алла Пугачёва, Ирина Аллегрова
Два крыла (муз. Артур Аллен) — исп. Артур Аллен
Миллион лет до нашей эры (муз. Давида Тухманова) — исп. Давид Тухманов и группа «Москва» (альбом «НЛО»)
Напутствие («Ну что же, можешь покинуть…») (муз. Евгения Артамонова) — исп. Л. Толмачёва
Не отрекаются любя (муз. Марка Минкова; впервые песня прозвучала в исполнении драматической актрисы в спектакле Театра им. А. С. Пушкина «Мужчины, носите мужские шляпы» (1976) по пьесе А. Хмелика, автором музыки к которому был М. Минков[19]) — исп. Алла Пугачёва, Людмила Артёменко[20], Татьяна Буланова (Старые песни о главном 3)
Ну, пожалуйста! (муз. Александра Дулова) — исп. Александр Дулов, Галина Хомчик и Елена Фролова
Сколько дней (муз. Луизы Хмельницкой) — исп. Инна Разумихина
Сто часов счастья (муз. Константина Орбеляна) — исп. Алла Пугачёва, Ирина Отиева, Эрна Юзбашян, Тамара Гвердцители

Задача данной статьи – выяснить, как заложен уход от тяжёлой болезни замечательной поэтессы ВЕРОНИКИ ТУШНОВОЙ в её код ПОЛНОГО ИМЕНИ.

Смотреть предварительно “Логикология – о судьбе человека”. http://www.proza.ru/2012/03/16/1446

Рассмотрим таблицы кода ПОЛНОГО ИМЕНИ. Если на Вашем экране будет смещение цифр и букв, приведите в соответствие масштаб изображения.

19 39 64 78 93 96 97 100 106 123 138 152 162 173 174 187 197 219 220 230 242 257 260 274 275
Т У Ш Н О В А В Е Р О Н И К А М И Х А Й Л О В Н А
275 256 236 211 197 182 179 178 175 169 152 137 123 113 102 101 88 78 56 55 45 33 18 15 1

3 9 26 41 55 65 76 77 90 100 122 123 133 145 160 163 177 178 197 217 242 256 271 274 275
В Е Р О Н И К А М И Х А Й Л О В Н А Т У Ш Н О В А
275 272 266 249 234 220 210 199 198 185 175 153 152 142 130 115 112 98 97 78 58 33 19 4 1

ТУШНОВА ВЕРОНИКА МИХАЙЛОВНА = 275 = ОНКОЛОГИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ = 162-МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ + 113-КЛЕТКАМИ РАКА.

Читатель, “осиливший” статьи с онкологией, в которых встречались цифры 29 = РАК и 30 = РАКА, в частности статья “Печальный уход уникальной певицы Анны Герман” , сразу задаётся вопросом, а почему этих цифр нет в данной статье?

Однако же, главная цифра 29 всё же скрытно существует. Она находится между цифрами 19 и 39, достаточно код буквы “У”, равный 20, разделить на 2. 20 : 2 = 10. 19 + 10 = 29 = РАК. Вторую десятку прибавляем к к цифре 236 = ГУБИТЕЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ.
236 + 10 = 246 = ГУБЯЩАЯ ОПУХОЛЬ.

275 = 29-РАК + 246-ГУБЯЩАЯ ОПУХОЛЬ.

Мы видим и идущие навстречу друг другу строки в верхней таблице:

275 = 138-ЖИЗНЬ ПРЕКРА щена + 137-ЖИЗНЬ ПРЕКР ащена .

275 = 147-РАКОВОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ + 128-ОНКОБОЛЬНА я .

275 = 160-ОНКОБОЛЬНАЯ + 115-ГИБЕЛЬ ОТ РА ка .

275 = 212-РАК ЧЕТВЁРТОЙ СТАДИИ + 63-ГИБЕЛЬ.

275 = 64-ОТ РАКА + 211-ГИБЕЛЬ ОРГАНИЗМА ОТ РАКА.

275 = 93-ОБРАЗОВАНИЕ + 182-РАКОВОЙ ОПУХОЛИ.

182 – 93 = 89 = КОНЧИНА.

275 = 162-МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ + 113-МЕТАСТАЗИР ование .

275 = 123-КОНЧИНА ОТ. + 152-КОНЧИНА ОТ РАК а .

275 = 123-ПОЭТЕССА + 152-КОНЧИНА ОТ РАК а .

275 = 90-ПОГУБЛЕНА + 185-ПРЕКРАЩЕНА ЖИЗНЬ.

185 – 90 = 95 = РАКОВОЕ ЗАБО левание = УШЛА ИЗ ЖИ зни .

275 = 147-РАКОВОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ + 128-УШЛА ИЗ ЖИЗНИ.

147 – 128 = 19 = МЕ тастазирование .

275 = 162-МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ + 113- 84-ОРГАНИЗМА + 29-РАК .

275 = 29-РАК + 246-МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ ОРГАНИЗМА.

246 – 29 = 217 = ОНКОЛОГИЧЕСКАЯ БОЛ езнь .

275 = ОНКОЛОГИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ.

275 = 155-ЖИЗНЬ КОНЧЕНА + 120-УГАСЛА ОТ РАКА.

275 = 211- 155-ЖИЗНЬ КОНЧЕНА + 56-УГАСЛА + 64-ОТ РАКА.

211 – 64 = 147 = РАКОВОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ.

275 = 175- 105-РАЗВИТИЕ РАКА + 70-ЖИЗНЬ. + 100-ОКОНЧЕНА.

275 = 137-НЕИЗЛЕЧИМАЯ + 138-РАКОВАЯ БОЛЕЗН ь .

275 = 217-НЕИЗЛЕЧИМАЯ РАКОВАЯ + 58-БОЛЕЗН ь .

275 = 187-ОТРАВЛЕНИЕ ОРГАНИЗМА + 88-ТОКСИНА ми , КОНЧИН а .

275 = ОТРАВЛЕННАЯ ТОКСИНАМИ РАКА.

Наиболее точная дешифровка:

275 = 137-(о)Т РАКА КОНЧИН(а) + 138-(о)Т РАКА КОНЧИНА.

Проверим это утверждение таблицей:

19** 36 37 48 49 60 75 89 113*123**137**
(о) Т Р А К А К О Н Ч И Н (а) +
275** 256*239 238 227 226 215 200 186 162**152**

156 173*174**185* 186 197*212 226 250 260*274**275**
(о) Т Р А К А К О Н Ч И Н А
138* 119 102**101* 90* 89 78* 63 49 25 15** 1**

Таблицы содержат 3 цепочки из 3-х идущих последовательно друг за другом цифр: 138-152-162 260-274-275 113-123-137

а также 6 совпадающих столбцов: 19**\275** 152**\137** 162**\123** 174**\102** 274**\15** 275**\1**

Проведём дешифровку отдельных столбцов:

197 = ОБРАЗОВАНИЕ МЕТАСТАЗОВ = УГАСАЮЩАЯ ОТ РАК а
—————————————————
88 = КОНЧИН а

Код ДАТЫ СМЕРТИ: 7.07.1965. Это = 7 + 07 + 19 + 65 = 98 = 29-РАК + 69-УМЕРЛА.

275 = 98 + 177-УМЕРШАЯ ОТ РАК а .

Код ДНЯ СМЕРТИ = 92-СЕДЬМОЕ + 85-ИЮЛЯ = 177 = УМЕРШАЯ ОТ РАК а .

Код полной ДАТЫ СМЕРТИ = 177-СЕДЬМОЕ ИЮЛЯ + 84- 19 + 65 – код ГОДА СМЕРТИ = 261 = 89-КОНЧИНА + 172-СМЕРТЬ ОРГАНИЗ ма .

275 = 89-КОНЧИНА + 186-СМЕРТЬ ОРГАНИЗМА.

Код числа полных ЛЕТ ЖИЗНИ = 176-ПЯТЬДЕСЯТ + 100-ЧЕТЫРЕ = 276 = 187-ОТРАВЛЕНИЕ ОРГАНИЗМА + 89-КОНЧИНА.

Сто часов счастья.
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки.
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала.
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило “спасибо”.
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?

Сияющий свет любви

Сегодня, накануне первого весеннего праздника, помещаю стихи о любви, которые знала еще школьницей, и которые заложили в душе моей возвышенное отношение к красоте природы, и романтическое — к любви. Это стихи Вероники Тушновой. Неземная женщина, необыкновенной красоты, и поэзия ее тоже неземная.

Вероника Михайловна Тушнова — русская поэтесса

27 03 1911 — 07 08 1965

Стихи писала с детства, очень любила природу, четыре курса медицинского института, увлечение живописью, поэзией, потом война, работала в госпиталях, имея на руках маленькую дочь и больную мать.

Эти стихи из моей юности:

А знаешь, всё ещё будет!

Южный ветер ещё подует,

и весну ещё наколдует,

и память перелистает,

и встретиться нас заставит,

и ещё меня на рассвете

губы твои разбудят.

Понимаешь, всё ещё будет!

В сто концов убегают рельсы,

самолёты уходят в рейсы,

корабли снимаются с якоря…

Если б помнили это люди,

чаще думали бы о чуде,

реже бы люди плакали.

Счастье — что онo? Та же птица:

упустишь и не поймаешь.

А в клетке ему томиться

тоже ведь не годится,

трудно с ним, понимаешь?

Я его не запру безжалостно,

крыльев не искалечу.

Улетаешь? Лети, пожалуйста…

Знаешь, как отпразднуем встречу!

Не знаю — права ли,

не знаю — честна ли,

не помню начала, не вижу конца…

Я рада, что не было встреч под часами,

что не целовались с тобой у крыльца.

Я рада, что было так немо и прямо,

так просто и трудно, так нежно и зло,

что осенью пахло тревожно и пряно,

что дымное небо на склоны ползло.

Что сплетница сойка до хрипу кричала,

на всё побережье про нас раззвоня.

Что я ничего тебе не обещала

и ты ничего не просил у меня.

И это нисколько меня не печалит, —

прекрасен той первой поры неуют…

Подарков не просят и не обещают,

подарки приносят и отдают.

«Ну, пожалуйста, пожалуйста…»

Ну, пожалуйста, пожалуйста,

в самолет меня возьми,

на усталость мне пожалуйся,

на плече моем усни.

Руку дай, сводя по лесенке,

на другом краю земли,

где встают, как счастья вестники,

горы дымные вдали…

Ну, пожалуйста, в угоду мне,

не тревожься ни о чем,

тихой ночью сердце города

отопри своим ключом.

Хорошо, наверно, ночью там,—

темнота и тишина.

Мы с тобой в подвале сводчатом

выпьем местного вина.

Выпьем мы за счастье трудное,

за дорогу без конца,

за слепые, безрассудные,

Побредем по сонным дворикам,

по безлюдным площадям,

улыбаться будем дворникам,

будто найденным друзьям.

Под платанами поблекшими

будем листьями шуршать,

будем добрыми, хорошими,

будем слушать осень позднюю,

радоваться и дышать!

А эти из более позднего времени:

Тягучий жар на землю льётся,

томят извилины пути…

К артезианскому колодцу

бежит ребёнок лет шести.

На цыпочки на камне белом

приподымаясь на краю,

губами ловит неумело

тугую, круглую струю.

Она дугой взлетает звонко,

спеша в орешник молодой,

и пересохший рот ребёнка

едва целуется с водой.

И у меня судьба такая,

и я к источнику бегу.

Мне счастье бьёт в лицо, сверкая,

а я напиться не могу!

Биенье сердца моего,

тепло доверчивого тела…

Как мало взял ты из того,

что я отдать тебе хотела.

А есть тоска, как мёд сладка,

и вянущих черёмух горечь,

и ликованье птичьих сборищ,

и тающие облака…

Есть шорох трав неутомимый,

и говор гальки у реки,

картавый, не переводимый

ни на какие языки.

Есть медный медленный закат

и светлый ливень листопада…

Как ты, наверное, богат,

что ничего тебе не надо!

Дурманящей, росистой чащею

как мало весен впереди!

А стоит ли уж так печалиться,

прощаясь с миром дорогим?

Ничто на свете не кончается,

лишь поручается другим.

Другим любовь моя завещана,

в других печаль моя горька…

все пронесет через века.

Ничто не пропадет, не минется.

Все праздничнее, все милей

покойной матери моей.

«Открываю томик одинокий …»

Открываю томик одинокий —

томик в переплёте полинялом.

Человек писал вот эти строки.

Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе

и в столетьях мы не повстречались…

Если я от этих строчек плачу,

значит, мне они предназначались.

О любви Вероники Тушновой и Александра Яшина в интернете есть замечательная статья – две дороги, почитайте (сердце сжимается), но стихи станут ближе. Веронике Тушновой 27 марта — день рождения.